На ночь глядя зашла в группу по Бличу, а там - странички додзи с красивой рисовкой. Уже надо было насторожиться и бежать. Но я же не могу учесть прежний печальный опыт, вы чо. Я таки дождался, пока оно загрузится и пролистал пару страниц.
Таки да, яой. Тройничок. Естессна, там есть Ичиго.
ГОСПОДИ, ЗА ЧТО
*вышел в окно вместе с рамой*

Настроение испорчено к хренам.

---

Хвала небесам, мне всегда было тесно в рамках всякого канона, а необходимость зубрить чужую матчасть вызывала зубную боль.
*философски*
Но таки я мудак. Щито поделать.

---

Я сваливаю в неведомые ебеня и очень надеюсь, што хотябы мобильный интернет меня не покинет. Надежда умирает последней, так что посмотрим.

Между тем продолжаю читать 'Внука Нурарихена'. Хагоромо Кицунэ, о пожар моего сердца!.. Всё сгорело: дом, ковёр, телевизор! (с)

При этом опять взялась за Блич. Нахуя? Воистину, ебанизм не лечится.
Начала главы со сто девяносто с чем-то, не помню точно. Унылый вид Ульки так и просится в разряд мемов, Гриммджо весел и покоцан, Айзен улыбается так, што я нимагу, сейчас спалю ковёр. О боже, какой мужчина, и плевать, что лжец и тролль, а о девственности ничего не сказано. И песенка эта убивает уссурийских тигров, загрязняет экологию и повышает энтропию вселенной.

Но это всё вторично.
Первично же... НЕЛЛИЕЛ ТУ ОДЕРШВАНК.
ИЦУГО! ИЧИГО! МОЯ ОЧЕРЕДЬ ТЕБЯ ЗАЩИЩАТЬ!
Моё ОТП. Ы.
Господи, кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь поговорите со мной об этом. Можно даже о всем каноне в целом.

Однако же я всё ещё считаю мангу (так как аниме не смотрела) мангой проёбаных возможностей.

---

То самое неловкое чувство, когда пытаешься писать о любви, а выходит расчленёнковый кактус.

---

Берусь за продолжение чтения Внука Нурарихёна.
Уже даже не помню, чем там всё начиналось. Впрочем, не важно - раньше я прочитала только пять глав и сингл.

---

Праавтаров и Авторов

Иногда я даже радуюсь, что являюсь молчаливым хомячком, который раскошеливается на отзывы только в крайних случаях по большим праздникам и то если денёк лунный, а в четверг обещали осадки.
Это очень спасает от всякого говнеца, которое льётся на голову высказывающимся... Без уточнения где.
Вообще, сейчас слишком сложно собраться мыслями.
Скажу только: люди не отличают авторов от их произведений. В этом главная беда.

---

Безумству храбрых поём мы нашу песню...

Ну щито сказать... я благополучно проебал конкурс, к которому готовился полтора месяца ради того, чтобы успеть нарисовать всё, что хочу, на Рабона-ФБ.
К ебеням улетел принтер, хрен знает когда починят, а я рисую шестой арт и, кажется, счастлив. Наверное.

@темы: Клеймор, ФБ, творчество

---

какой сегодня день?

Всё нормально. всё нормально, всё нормаль... А-А-А-А!
Пять дней осталось, я же успею, успею?!

А ещё я внезапно напидорасил два новых драббла на Рабона-ФБ, набросал шапки к куче фиков и написал аж две тыщи слов на мидик.
Бля, я ж как артер записывался

@настроение: на тревожном позитиве

---

Ох тыж Господи пиздец.
Я доживу до мая месяца, нет? Хрен знает!
Он всё знает.
Ы-ы, вопщем, дорисовываю свою мангу, потом ещё от второй осталось страниц, шоб не соврать, восемнадцать-пятнадцать, а до первого мая - одиннадцать дней.
ХЬЮСТОН, У НАС ПРОБЛЕМЫ.

Вааргх, на Рабону-ФБ дофигища идей и для артов. и для фиков, но всё жрёт эта грёбаная манга.
Чувствую себя сволочью.

---

Походу, я в одиночку собираюсь закрыть весенний Берсерк-драбблофест

@настроение: ржущее

@темы: Берсерк, творчество

---

Всякий раз. когда случается пиздец, то вокруг появляется всё то. что мне об этом пиздеце напоминает.

Не буду унылым говном, соберу свои драбблики с нового Берсерк-феста.
Шапки писать лень, будет просто как. Ничего не вычитано, а потому ужоснах.

Ирвин/Соня. Посиделки у костра, Соня засыпает на коленях у Ирвина, перебирать пальцами волосы.

Она болтает ногами сидя на бревне. Её лодыжки тоньше иного запястья и ободранные розовые коленки, и золотой пушок покрывает кожу. Ногти маленькие, розовые... похожи на маленьких розово-перламутровых моллюсков.
Они кровоточат – только Соня этого, кажется, не замечает.
Ирвин играет, перебирает нежно пальцы струны, как ласкает женщину. Наблюдает.
Соня склоняет голову - золотисто-русые волосы спадают на обнажённое плечо. У неё тёмный взгляд безумца или Апостола; когда один из них затащил Соню в кусты, та даже не испугалась.
Зов её был столь силён и спокоен, что Ирвин не сомневается: она забудет об этом на следующий день и вновь станет беспечна и весела.
Слишком беспечна и слишком весела для того, чтобы жить среди лагеря Апостолов. Ей место среди людей, а лучше в свите принцессы Мидланда.
Но у Гриффита своё мнение, у Сони своё – и они сходятся в этом как никто. Ирвина же не прашивают, а он и не говорит.
Ирвин играет тихо, беззвучно почти – громче звучит шёпот лесе и треск костра; громче дышит Соня. Он складывает песню, которую будет играть потом, когда всё закончится, когда сгинет, пропадёт война, когда Гриффит создаст своё королевство, когда начнётся конец всему.
Она сидит совсем рядом, так, что он ощущает её тепло. Как течёт кровь в жилах, как молодо и пышет жизнью хрупкое человеческое тело, сочное, вкусное.
Соня склоняет голову в его плечу, прижимается к грубой одежде и ласковой кошкой трётся щекой, едва ли не мурлычет.
Ему ничего не остаётся, как отложить новую песню на потом – Соня засыпает на его коленях, бесцеремонная и доверчивая.
Волосы – мёд и золото, рыжая ржавчина. Ирвин прикасается к ним, перебирает спутанные пряди, а потом целует кончик локона – и замирает стол недвижимый, как недвижимы могут быть только Апостолы.
Ночь пахнет волосами Сони, имеет цвет её глаз и звучит тихой песней, что он всё не может сложить из-за неё. Ночь пахнет её кровью, её плотью.
Ирвин смотрит в догорающий костёр, а Соня – спит.


Гатс, Каска, Ястребы, Исидро, Ширке, Гриффит, Шарлотта, ещё кто-нибудь. Рассказывать самим себе и другим (в разное время), что в конце всё будет хорошо. Пытаться представить себе это «хорошо» в меру понимания каждого. Хоть юмор, хоть дарк.

Всё будет хорошо, думает Гатс и разбивает ублюдку-союзнику рожу. Всё будет охренеть как хорошо. Потому что иначе и жить незачем, иначе он только что зря потерял неплохую работу и три сребреника за удачно убитого командира отряда.
Дурак-дураком, лоб дубовый. Влез же не в своё дело, а зачем полез, спрашивается – дуру-бабу с младенчиков защищать. Жизнь ведь учила, жизнь его наставляла, а он лезет и лезет, лезет и лезет.
Ну, прорвётся. Плевать уже – тому ублюдку рожу обратно из осколков костей не соберёшь.
Всё будет хорошо. Он прорвётся. А там – по обстоятельствам.

...- Прорвёмся, - говорит Гриффит с улыбкой. – Всё будет хорошо.
И Каска сама верит в это, отчаянно, зубы стиснув до боли, - верит. От Гриффита пахнет дикими травами. Шрамы на его запястьях – белые ниточки, - кажутся серебряными браслетами. Однажды Гриффит подарил ей венок из одуванчиков, из ромашек и диких ирисов. Она бы не смогла не то, что подарить – даже сплести.
- Мы прорвёмся. Давай, Каска. Я верю в тебя. Иди на левый фланг вместе с отрядом Джудо – и сдержи их, пока я не скажу, что пора.
Дикие травы... Она верит ему. Она всегда ему верит. Она будет делать то. Что он скажет – и всё будет хорошо.
- Я всё сделаю, Гриффит.

Гриффит. Имя-песня, имя-звон, имя-рассвет. Имя-корона.
Джудо повезло... или не очень.
Вышло не специально. Забрёл в Мидланд окольными дорогами, снял дешёвую комнату на остатки скопленных денег и без цели шлялся по городу в поисках работы. Хоть какой-нибудь – живот сводило от голода, желудок лип к позвоночнику, а на денежного места не было и не обещало быть ближайшую неделю.
Он почти отчаялся, когда под ноги ему выкатился большой круглый мяч, надутый из бычьего пузыря, а мелодичный и весёлый голос спросил: «Будешь играть?»
Джудо обернулся и увидел почти-бога – Гриффит тогда был красивее самых прекрасных женщин, яркогубый и ясноглазый, он протянул Джудо руку и сказал: «Мяч мой. Давай сыграем».
А теперь Гриффит был искалеченный, изломанный весь, перебинтованный. Никогда не сможет держать меч, никогда не поскачет на своём белогривом коне по полю битвы, никогда не выкрикнет звонко: «за Ястреба, за Мидланд,!»
Ничего, думает Джудо. Говорят, в деревеньке у подножья гор, там, где раньше жил речной дух, в лесу живёт колдунья. Она тебя поставит на ноги обязательно, и всё будет хорошо. Мы с тобой сыграем. Я даже куплю или сам сделаю из бычьего пузыря мяч.

Мяч лопнул под копытом коня, напугав лошадей. Конь головного всадника взбесился, брыкнул – и всадник проломил череп животного булавой. Ему для этого потребовались мгновения, но
Исидро хватило и этого: он метнулся прочь через заросли можжевельника, через низкие ели и хмурые от лютого холода дубы.
Всадник метнул булаву вслед – ещё тёплую от лошадиной крови, едва не попал в голову. Исидро всё же увернулся в последний миг – споткнулся на самом деле, но это-то его и спасло от того, чтобы оставить розовато-серые брызги мозга на шершавой сосновой коре, - и показал средний палец. Всадник с волчьей шкурой на плечах восторженно взвыл, показывая клыки и расхохотался.
Уходить пришлось далеко, до дома добираясь окружными путями, зато ему удалось украсть сосисек из свинины и ляжку барана. Будет, что поесть, и ближайшую неделю с сестрой всё будет хорошо. А потом он отведёт ее, наконец, к лекарю и будет свободен – вот тогда-то и сможет сбежать в город.

- ...город не-святой падёт и дитя родится с душою божества, тогда-то настанет конец времён.
Ширке жмурится. Как назло, вместо Божественного Ястреба перед ней предстаёт другое лицо – широкоскулое, мрачное, с короткой стрижкой и звериным оскалом. Лицо неопределнно и расплывчато как в тяжёлом удушающем тумане, но Ширке знает: воин, тяжёлый доспех, тяжёлый меч, тяжёлая судьба.
Ширке вздыхает тихо. Мир изменяется стремительно и страшно, вокруг войны и смерть, и скоро явится тьма, чтобы положить начало концу. Но тут лето, тут ласковое солнце, и если б не было вокруг войны – то всё было бы хорошо.
Она перебирает лекарские иглы в коробе, щурится на солнце подслеповатыми глазами и вздыхает, слушая, как наставница читает книгу древней пророчицы вслух.

Вслух Анна читать не умеет – она и про себя с трудом читает, складывая буквы в слоги и слова, то и дело запинаясь и прерываясь. Шарлота вышивает, слушая тихий голос служанки, смотрит порою в окно. В мрачном мёртвом городе, где на шпили башен насажены связками головы и пахнет вечно кровью, закат тоже кровав – он плещет на крыши домов багрянец, истекает хворым розовато-жёлтым цветом на лица мертвецов, обещает чумную гниль и новые горы трупов.
Башня Шарлотты самая высокая в городе и продувается всеми ветрами. А потому здесь нет запаха гнили и гуляют злые сквозняки. Шарлотта почти надеется на чуму и смерть: ей не хочется умирать, но больше не хочется жить женой Ганишки, этого чудовища с жёсткой чёрной бородой и зубами, до страшного похожими на клыки.
Шарлотта слушает запинающуюся Анну и вышивает. Она верит, что когда вышьет сотый портрет Гриффита, то он придёт к ней, приедет на своём белом коне, до дрожи прекрасный в своих блестящих зеркально доспехах и заберёт с собой. И всё будет хорошо.

«Ты можешь пожертвовать ими – разве они дороги тебе? Они желали тебе смерти, они отравили тебя и смеялись, глядя на твою боль, наслаждались твоими страданиями. Принеси жертву – и станешь Императором, затевающим солнце. Ты осквернишь этот мир, принесёшь в него смерть, боль и страдания – сторицей возвращая то, что было причинено тебе. Ну же, скажи, скажи...»
Ему было больно, ему было очень больно: яд вытекал через кожу, кровь сочилась из глаз и всё внутри крутило, жгло огнём.
А они возвышались над ним, страшные, грозные, жестокие. Он говорили, а голова его раскалывалась от громового голоса, словно сам бог-Громовержец обрёл речь.
«Твой отец ненавидел тебя, твоя мать любила более другого сына своего, и никто не был рядом с тобой и никто не был с тобой сердцем и душою. Так оскверни этот мир, чтобы никто не обладал тем, чем был обделён ты! Скажи, скажи, скажи...»
Это солнце – чёрная бездна над головой. Эти тени – пляшущие души мертвецов. Эти голоса, эти крики, эта боль...
«Скажи, скажи, скажи... И станешь тем, кто будет нести ужас и страдания в мир, тем, кто будет причинять боль, а не получать её».
Да. Он станет Императором Ужаса. Он осквернит этот мир.
Всё будет хорошо.


Гриффит/Шарлотта; она стала прекрасной королевой.

Его королева.

Шёлковая вязь лиловых нитей по широким рукавам, свободные одежды белее снега Мидландских гор. Прекрасная Шарлотта тяжела чревом вот уже как восемь месяцев; живот её тугой и округлый не скрыть ни под какими одеяниями, а глаза любящей жены и матери безмятежны. Осанка королевы пряма и разворот плеч безукоризнен, и увенчанная высокой причёской голова высоко поднята. В ушах королевы серьги-крылья из золота и сапфиров, а шею стягивает ожерелье.
От королевы пахнет мёдом, сладостью кушанских духов, пряных и терпких.

Его королева.

Длинные пальцы с тонкими перстнями и ладони со следами ногтей, впившихся глубоко в плоть. Пудра на лице, скрывающая синяки под глазами. Краснота глаз – лёгкая и незаметная, но краснота.
Изгиб губ мягок, но улыбка грустна.
Его прекрасная королева, выросшая из нежной принцессы.
Королева, что выносит его дитя. Королева, которая, даже зная, что сулит ей рождение сына Ястреба Тьмы, любит его.
Влюблённая. Безупречная.
Шарлотта, от которой пахнет, любовью и страхом.

@темы: Берсерк, творчество

---

Господи, как же хреново-то.
ЯДУ МНЕ, ЯДУ

---

Систина Оракул

Название: Оракул
Автор: Йома с ячменным пивом
Персонажи: Систина Оракул, в эпизодах большой и страшный мир некоторые воительницы, Организация, "пробудившиеся"
Жанр: драма, slice of life
Категория: джен, гет
Размер: мини, 2609 слов
Рейтинг: R
Саммари: жизнь и карьера одной из Первых Номеров, упоминавшихся в манге
Примечание: традиционное для фэндома - смерти персонажей.

1.
Ей было десять, когда она оказалась продана Организации; от людей, бывших ей родителями, Систина не оставила себе ничего, кроме воспоминаний, нечётких и обрывочных, как лохмотья нищего, истрёпанные ветром и временем. Помнила запахи – гниль и грязь, вонь немытых тел и пыль дороги под ногами; помнила и громкие крики братьев с сёстрами, шумную возню днём и промозглый холод ночью.
Это было единственным, что она сохранила в голове до того дня, когда Чёрный Человек, до глаз замотанный в тёмную ткань, гладкую и плотную, отсчитал звонкие монеты своими сухими, жёлтой кожей обтянутыми, пальцами, роняя серебро в подставленную ладонь отца. Он улыбался – сухими же губами, и зубы у него были треугольные и очень белые.
Систина щурилась от солнца и не понимала, куда её ведут.
Ночь они – Систина, двое её сестёр, совсем крохотных, и ещё с полдесятка детей, - провели в повозке. Ветер был зол и резок, а вдали кто-то злобно и голодно выл, а Чёрный Человек сидел у крохотного костра и играл на губной гармошке печальные и нездешние песни.
Систина не спала и слушала – зачарованно. Золотистая свежая солома была мягка и вкусно пахла, а младшие прижались по бокам и сопели, сытые и довольные, впервые попробовавшие сладостей.
Чувствовала, что скоро всё переменится.

2.
Когда внутри неё поселилось чудовище, рвущее тело болью и скручивающее его в бараний рог, Систина пыталась петь. У неё из носа, ушей и глаз шла кровь, а жилы оплели лицо синей сетью, но голос не пропал, а она вспоминала песни Чёрного Человека с кожей столь жёлтой, словно он содрал ее с августовской луны и натянул на себя, и пыталась им подражать. Петь не получалось – выходил надсадный хрип, а Систина упрямо продолжала вспоминать звуки песен. Но вскоре к ней начали приходить другие люди, закутанные в чёрное, и ей пришлось замолчать. Они кололи её длинными иголками, через них высасывая кровь в прозрачные сосуды, давали пить горькую, отравой пахнущую, воду и постоянно что-то записывали в переплетённые кожей больших ящериц тонкие книги с белыми страницами.
Систина только потом узнала, что это называется сложным словом «блокнот».
А тогда Систина только могла лежать, прижимая ноги к животу, в котором ворочалось что-то очень страшное, и пыталась петь. Потом – даже не пыталась, а просто выплёвывала кровь на грязный пол.

Он тогда сам к ней пришёл – сгорбленный какой-то, жалкий даже немного, очень равнодушный и усталый. Он щупал ей руки, ноги и грудь, цедил сухо сквозь зубы короткие слова и казался скорее разочарованным, чем довольным.
Систина тоже только потом поняла, что глава Организации не бывает доволен. Вообще никогда.
Тогда ей было очень жалко этого странного человека с больными глазами.
Когда он ушёл, Систину впервые заставили подняться с её жёсткой, потом и кровью пропахшей, постели и выйти из комнаты. Ей дали вымыться.
Она тогда только смотрела на своё отражение в воде, удивляясь серебряным – точно монетки, упавшие в ладонь отца, - глазам и светлым-пресветлым волосам.
Ей это нравилось.
Нравилось даже и то, что она теперь видела, как звенит вокруг других девочек, таких же, как и она, серебряное сияние. У кого-то оно было больше, у кого-то меньше, но во всех них прекрасные потоки света, и они завораживали Систину, точно песни, спетые у ночного костра.

3.
Своего первого йома она убила, подкравшись сзади, пока он грыз ногу одной из девчонок, проходивших с ней тренировку. Разрубила его на куски, душой замирая от восторга, потому что огромный клеймор вдруг оказался совсем невесомым, таким лёгким, словно он был продолжением её руки. Против прежнего, ведь на тренировках он был совсем неподъёмным, тяжёлым, громоздким, лишним...
Кровь йома хлестала во все стороны, и мир окрасился фиолетовым. Систина вытирала эту кровь с лица, ещё больше размазывая, щурилась на солнце и не понимала, почему на неё смотрят почти с ужасом.
Она же всё правильно сделала?
Систина улыбнулась куратору, и тот вдруг отступил на шаг назад.
Девчонка с почти оторванной ногой тихо скулила, и никто ей не пытался помочь. У неё была тусклая, слабая-слабая аура и пухлое тело, не приспособленное для боя. Ещё она была левшой.
Ей дали сорок седьмой Номер, а Систине – пятнадцатый.
Их области оказались совсем рядом.
Когда все переодевались в выданную им форму, Систина, наконец, спросила эту девчонку, как её звали.
Та отвела глаза и прошептала: «Кассандра».
Систине её голос очень понравился.

4.
На севере Систина провела три года, странствуя от занесённого вечными снегами Альфонсо до зажатой в капкане гор Пиеты. Там, где зима была всего лишь одиннадцать месяцев в году и день длился полчаса, Систина привыкла сражаться, полагаясь только на звон и движения серебряного покрова, что всегда окружал йома и Ненасытных. Там научилась засыпать, зарываясь в снег и охотиться на огромных мохнатых быков с густой шерстью и на круторогих горных баранов, скакавших с лёгкостью по почти отвесным скалам. Там встречала раскалённые рассветы и провожала окровавленные закаты. По утрам стряхивала с клеймора и доспеха наросты льда и пускалась в путь, пробираясь в снегу.
Встречалась со своим куратором в маленьком трактире Пиеты, там, где подавали вкуснейшее ячменное пиво и горьковатое козье молоко, оставляющее белые «усы» над верхней губой. Систина всегда ждала Рубеля за дальним столом, наслаждаясь вкусом еды и слушая тихий плач свирели, на которой играл слепой музыкант.
Рубель никогда не ел вместе с ней. Систина даже ни разу не видела, чтобы он вообще что-то ел.
В нём – как и во всех людях Организации – было что-то странное.
Даже не совсем человеческое.
Правда, Систине это было не интересно.
Она просто любила жизнь и не хотела разбираться в тайнах.
Только однажды её пребывание на севере закончилось повышением и вызовом обратно в Организацию.

5.
Систина по пути заглянула в город шелка и пряностей Минг, надеясь прикупить на скопленные с заданий монетки побольше марципановых сладостей, но оказалась один на один с огромным Ненасытным.
Ненасытный был мужчиной огромного роста даже в облике человека, с очень глупым лицом и тоскливыми глазами. Он ел кишки молодой девушки, наматывая их на кулак, и что-то бормотал.
Пока Систина размышляла, сидя на крыше ближайшего дома, сколько же должен прожить йома, чтобы стать таким же сильным, почти как Серебряный Лев Ригард, Ненасытный поднял голову и посмотрел на неё.
Его аура была неизмеримо меньше, чем у Серебряного Короля или даже его правой руки – мрачного Ригарда, но всё равно огромна. Она звенела, переливалась и скалилась острыми шипами-иголками вывернутой наружу силы; солнце до краёв заливало улицы полуденного города, и мир растекался палящим зноем.
Систина не была уверена, что сумеет в одиночку справиться с таким противником. Но она бы не отказалась выпить кружку ячменного пива с этим Ненасытным – и поговорить.
Иногда ей было жаль, что с йома нельзя общаться как с людьми.
Систина ушла от удара Ненасытного и бросилась бежать в сторону Организации.

6.
Организация ядовитой гадюкой свернулась посреди пустыни. Систина нырнула в разверстую пасть и оказалась в утробе чудовища, где тенями бродили зловещие и закутанные в чёрное люди и дрожала по своим комнатам малышня из нового набора.
Пахло йома – горький, с нотами металла, винный запах. Ничего необычного. Организация точится запахами всего не-человеческого, здесь в сочных канавах плывёт отравленная в лаборатории Даэ лишняя вода, на зубах хрустит пустынный песок, и в питьевой воде мерещится яд, и в венах (ново)рождённых клеймор и надзирателей течёт без пяти минут одна кровь. Закутанные в чёрное люди и жертвы связаны воедино.
Но помимо запаха йома Систина уловила иной – тёплый и волглый; запах тянулся с нижних уровней от зловещих лабораторий, где безраздельно правил Даэ.
Он напомнил Систине детство – балаган бродячих актёров часто имеет дело с контрабандистами и просто бандитами. Одно из немногих её воспоминаний «до» человека с жёлтой кожей – ворсистые коровьи языки, опалённое гнилью мясо, сизые и плотные плёнки лёгких. Ничего необычного – выбраковка в мясной лавке; для нищих актёров – настоящий пир.
Женщины отдавали гниль псам, из хороших кусков варили похлёбку в закопчённом котле. Систина чесала блохастых шавок за ушами, играла вываренными рёберными костями и была счастлива.
А потом её и сестёр забрали в Организацию. И сёстры не пережили вживления плоти йома.
...Серебряный звон и человечье мясо.
Систина вошла в зал.
Римуто едва поднял на неё взгляд – такой же усталый, как и пять лет назад.
Нехорошо. Было очень нехорошо.
- Номер Восьмой Систина, теперь вы будете переведены на Восток, - сказал Римуто равнодушно. – Теперь вы – глаза Организации.
Систина поклонилась.
Её мутило как никогда.

7.
В Организации зрело что-то – как скрытый до поры до времени гнойный нарыв, зреющий долго и после выплёскивающий из себя мутно-белесые потоки гноя.
Систина вышла на берег реки и начала раздеваться. Хотелось смыть с себя... запах.
Организация – один огромный гнойник.
Систина знала это и раньше, но теперь понимала это совсем отчётливо, и ей было тоскливо. Она вошла в воду, легла на спину и поплыла как упавший в спокойную реку лист.
Систина вспоминала песни, которые не пела очень давно. Так давно, что успела почти всё забыть.
Она пела колыбельную и плавала в реке, пока не стемнело, и на берег не выполз Ненасытный. Систина разрубила его одним ударом на две части и очень расстроилась, когда поняла, что вода в реке теперь пахнет как йома. Труп Ненасытного испортил всё.
Рубеля, который сидел на камне, пока она отмывалась от крови и одевалась, это, кажется, даже повеселило.
- Систина Оракул, - сказал он. – Почуяла приближение Пробудившегося задолго до его появления.
- Пробудившегося? - спросила она, натягивая на ногу сапог.
- Пробудившегося, - улыбнулся Рубель. – Потому что Пробудившийся – это...

8.
Систина ковыряла пальцем рану в животе, трогая багровое мясо ногтем, и думала о том, что зря она всё-таки полезла в одиночку против трёх Пробудившихся. Кровь из раны на лбу заливала лицо.
Будь ты хоть трижды Номер Три, с ними тебе не справиться...
Закатное небо казалось таким же разорванным брюхом, как её. Систина чувствовала стремительное приближение своих соратниц.
Систине было тоскливо, потому что её раны заживали слишком медленно, и она не могла подняться и пойти им навстречу.
А ещё ею будет недоволен хмурый Римуто, который в последние дни стал смотреть чуть мягче и чуть заинтересованней. Он – глава Организации и узнает о её позорном (едва ли) не провале. Она дала одному из Пробудившихся сбежать.
Систина выпустила силу йома – намного больше, чем выпускала всегда.
Это было так... хорошо.
Смешение боли и наслаждения. Как удары сердца под сводами рёбер, шумные и частые, биение самой жизни в оболочке плоти; как сплетение неведомых и непонятных сил, которые ненадолго сходятся вместе и стремятся стать чем-то единым.
Систина размазала кровь, грязь и слёзы по лицу и поднялась на ноги, опираясь на свой меч.
Соратницы – двоих из них она не знала, знакомое лицо оказалось только у Агаты Номера Шесть, - смотрели на неё как-то странно.
Систина прикоснулась ко лбу – и поняла, что у неё, кажется, появился ещё один шрам.

9.
Она всё чаще возвращалась в Организацию.
Даже как-то привыкла к яду в воде и в еде. К равнодушию Чёрных Людей и отчаянию маленьких клеймор. Видела, как отводят от неё взгляды взрослые воительницы.
Систина ни разу не увидела среди них леворукую Кассандру – хотя часто слышала о ней. Кассандра стала номером пятнадцать.
Систина за неё была рада – столь слабой клеймор действительно трудно долго выживать и даже продвигаться по служебной лестнице. Кассандра смогла.
Систина смотрела на новое поколение клейморов и думала, кто из них вскоре погибнет, а кто станет одним из Номеров первой десятки. Молоденькие девчонки испуганно ежатся, когда их деловито осматривают Чёрные. Торчат остренькие грудки, темнеют волосы между ног, влажно блестят глаза. Симпатичные девчонки. Худые, жилистые чересчур, но – симпатичные. Даже одинаковые шрамы на животах от паха до ключиц их не портят.
Плохо.
Чем красивее клеймор, тем больше шансов, что однажды кто-то из Чёрных зажмёт её в углу и будет елозить ладонями по телу, тиская груди и раздвигая ноги.
Систина чувствовала, как влажно пахло металлом и потрохами. Обычному человеку на такое и смотреть страшно.
Чёрные – они привыкшие. Не побрезгуют; да к тому же обычную проститутку в Организацию не протащишь, а большинство Чёрных годами не высовываются наружу, даже в соседний город.
Систина проходила мимо комнат новичков, слушая доносящиеся из-за толстых дверей всхлипы. Ощущая потоки в серебристо-звенящих аурах. С каждым разом в этом серебре оставалось всё меньше человеческого.
В ауре её самой уже давно было только серебро.
Систину это не расстраивало; Рубеля, который видел ауры как слабый клеймор, даже веселило.
Римуто ничего не чувствовал.

10.
Он трахал её на узкой - даром, что глава Организации, - койке. Систина обвивала ногами тощие бёдра Римуто, скрещенными руками упиралась в стену, чувствуя, как внутри неё движется член. Потолок был девственно-белым, как в насмешку над ней, взгляд у Римуто отсутствующий – будто он её не брал, мёртвой хваткой впиваясь пальцами в бёдра, - и было холодно. Не как на севере, совершенно по-особому, от промозглой сырости, холодно.
Совершенно особое чувство – когда тебя трахает на хрустящих от крахмала простынях сам грозный Римуто и холод продирает до самого сердца.
Систина облизывала губы и думала, что если она, йома подери, Оракул, как её все называют, то почему не может даже понять, что творится в голове Римуто и почему он её вообще трахает?
Уж главе-то Организации шлюху могли бы нанять.
Впрочем, не то чтобы ей не нравилось.
Просто... сыро было. И необычайно тоскливо.
Римуто кончал, не изменившись в лице, – только выдыхал хрипло и облизывал сухие губы.
Систина целовала его и гладила по бугрящемуся синими венами черепу.
Потом связывала на груди тесемки новой формы (сплошное издевательство, а не пробная форма), натягивала штаны и сапоги.
Когда она выходила из покоев Римуто - одно название, а не покои, - Чёрные, проходившие мимо, изображали нечто вроде поклона.
Чёрным не к лицу склонять голову перед клеймор.
Систина слышала шёпот за спиной.
Ей было всё равно – она слишком устала.

11.
Дождь лил как из ведра.
Падал с неба косыми струями, хлестал плетями воды по плеча и спине, заставлял волосы тяжелеть, и лишал всех ориентиров. За сплошной пеленой – не видно ничего за два шага.
Самое время для боя с Порождением Бездны.
Систина ощущает рядом огромную ауру – преемница Лихт Трёхрукой, Номер Один Анет Медная, пробудилась и стёрла с лица земли уже два города.
У Пробуждённой Анет была медно-рыжая чешуя, точь-в-точь её волосы до обращения в клеймор и совсем немного «после». От дождя чешуя лишь чуть-чуть потемнела.
У Анет было много-много зубов.
Ну вот какого южного хрена, думала Систина, прыгая по скользкой грязи и гладким камням, я всегда крайняя. Как меня это всё достало – и опыты эти, которые Даэ в лаборатории ставит, необходимость ненадёжных соратниц зачищать, и Римуто, который всё со своими бумагами возится, и этот проклятый третий глаз-шрам на лбу...
Она успела отрубить Анет хвост и лапу, когда Агата вогнала меч по самую рукоять в горло бывшей соратницы. Анет захрипела и замолотила оставшимися лапами по земле, а потом затихла.
Агата была вся в крови Пробужденной. Кровь стекала по её лицу, по плечам, по груди и по ногам.
- Кровавая, - сказала Систина и, развернувшись, пошла по грязи куда-то вниз.
У неё жутко болела голова.

12.
Римуто часами перебирал бумаги и что-то писал странным пером. Которое не надо было окунать в чернильницу. Он не обращал на неё никого внимания – до тех пор, пока настенные часы не начинали тихо отстукивать полночь. А до тех пор он работал.
Хмурый, усталый, весь в чёрном, как ворон. Чем-то похожий на змею – наверное, почти отсутствующими бровями и тонкими губами.
Систина лежала на жёсткой койке и ни о чём не думала.
Она не любила говорить, он не любил говорить.
В этом они друг друга понимали.
Систина щурилась на отблески заката, протянувшиеся по потолку. Казалось, это была кровь.
На плечи ей, казалось, давил какой-то груз.
Она была на пределе.
- Я скоро уйду, - сказала.
Римуто на неё даже не посмотрел.

13.
Даэ разнимал тело клеймор на части.
Сердце – в одну банку, печень – в другую, кишки – на прочистку и в свой отдельный сосуд.
Римуто смотрел на белое как мел лицо.
- Умерла, - сказал с вечным своим оскалом зубов в обожжённой щеке Даэ. – Поняла, что на пределе, а карту послала Пятнадцатой, Кассандре. Та не успела – и она сама себя зарубила.
Римуто пожал плечами – кажется, даже с раздражением.
- Что с препаратом? – спросил.
- Она чувствовала ауру лучше всех. Думаю, эксперимент прошёл удачно, хотя, конечно, в нём ещё много недоработок, - Даэ на него покосился почти с интересом. – И как ты её терпел?
- Всё во имя цели, - отрезал Римуто.
Даэ промолчал, скалясь половиной лица.

---

"Повозка Брэдхёрли"

Читала на эдалтманге.
Господи... Я мышка, которая давится, рыдает, проклинает весь мир и упрямо жрёт даже не кактус, а иглы. Потому что не оторваться.
Жесточайшая... даже не сатира. Не могу подобрать правильного слова.
После этого долго не смогу читать сёдзе или сёнен Потому что по сравнению с тем, что здесь, все пиздострадания юных ГГероинь и ГГероев вызывают раздражение.

Посоветуйте что-нибиудь очень светлое и действительно доброе.
Надо отойти.

@настроение: в потрясении

@темы: манга

---

Следствия Сикрет-Йома и Рубелевских чтений.

Название: Железо железо острит
Автор: Шерра...
Персонажи: Денёв/Хелен, неписи фоном
Жанр: ангст, занавесочная история
Категория: фемслеш, гет
Размер: драббл (950)
Рейтинг: R
Описание: Они встретились и больше не разлучались.(с)
Примечание: написано на заявку юзера Медичка Шани, спасибо ей за наше счастливое детство!
От Йомыча: заявка возникла в процессе пересказа глав "Мечницы" в рамках Рубелевских чтений.

1.
Поначалу они друг друга обходили стороной: слишком уж были не похожи, слишком не понимали друг друга, чтобы находиться рядом, оказывать поддержку. У них были сотни дел и боль, вечно рвущая изнутри, тёмная мразь, свившая гнездо где-то во внутренностях; Денёв порой до крови царапала себе живот, ковыряя пальцами прочнейшие нити и ощущая запах собственных кишок – шрам заживал лениво, неохотно и не обещал раскрыться никогда в будущем.
Денёв тихо начинала ненавидеть собственное дело, когда однажды один из Чёрных – лица она не запомнила, - перехватил её после очередной тренировки и приказал идти с ним. Денёв пошла, уже понимая, что будет потом. Она не раз видела, как одна собака наскакивала на другую, как сводили вместе корову и быка и как на сеновале сладко стонали девки.
Чёрный привёл её в какую-то комнатку; пахло ладаном и истекали медовыми каплями свечи, ещё больше усиливая сходство с церковью, и с портрета улыбалась слабой улыбкой ясноглазая клеймор.
Церковь – чёрные ступени, чёрные колокола, чёрные залы. Она плакала и вырывалась, просила сестру отпустить её домой. Возможно, предчувствовала: священник оказался йома и заметил их на очередном служении.
Женщина на портрете лучше гипотетических богинь-сестёр, которых никогда и не было.
Когда Чёрный брал её, сжимая до синяков и без того болящие запястья, тыкаясь свои отростком ей между ног, причиняя боль, но не такую мучительную - тот же шрам болел много, много больше, - Денёв считала до пятнадцати и по кругу.
Раз, два, три, – между ног влажно хлюпало от её собственной крови - шесть, семь, восемь – да сколько же можно, он когда-нибудь затихнет? - тринадцать, четырнадцать, пятнадцать – всё?
Чёрный вытолкнул её наружу как есть, в изгвазданной кровью и липким семенем робе, и Денёв побрела к себе, а навстречу ей не попалось никого.
Тело было чужим и мерзким - и грязным.
Хотелось залезть в воду и жестокой тканью скрести кожу, чтобы очиститься.
Вместо этого Денёв легла на кровать и закрыла глаза. И удивилась, когда рядом сел кто-то тяжёлый – кровать даже ощутимо прогнулась.
Денёв подняла веки: над ней зависло наглое лицо с какой-то жуткой гримасой.
- Ты чего? - спросило лицо.
Денёв промолчала. Кто это, что ей от меня надо, подумала.
- Ты это... плохо тебе, что ли? Позвать кого? – незваная никуда уходить не собиралась.
- Не надо, - сказала Денёв.
- А.
Денёв опять закрыла глаза.
- Хочешь яблоко?
Вопрос был столь неожиданным, что она вновь посмотрела на наглую девчонку.
- Яблоко хочешь? – спросила та с мучительной гримасой. – Я вообще-то себе стащила, но раз уж ты теперь моя соседка...
Яблоко было крупное, зелёное – и жест, с которым новая соседка его протягивала, показался Денёв глупым – будто бы она ребёнок, которого можно «купить» подарком.
Впрочем, она взяла. И даже стала есть.
Во рту кислило.
Потом – уже много потом, - Денёв думала, что жест Хелен более был похож на предложение брака, только вместо сердца и кольца - яблоко.

2.

Во время итогового экзамена Хелен едва не убили: на два «пополнения» выпустили двух йома. Одного Хелен ещё успела ранить – только потом лишилась руки и едва успела убежать, оставив в фиолетовой лапе изрядный клок своих волос.
Они друг друга в суматохе потеряли, Денёв слушала ауры вокруг, глушила свою собственную и искала соседку, когда заметила среди вороха камней отрубленную руку.
Она остановилась и смотрела, смотрела, смотрела, понимая – это пальцы, ладонь Хелен. Тогда подошла ближе и наклонилсь к находке, нарушив все правила на свете.
Неровный сруб – чуть выше запястья. Из мякоти торчала тонкая кость, и отпечатались выемки от зубов: оголодавший йома попробовал мясо на вкус и брезгливо выплюнул.
Плоть выглядела тёмной и прелой. Кровь ещё сочилась – и её было много, неожиданно много.
Она очнулась, когда где-то близко раздался крик – орал кто-то знакомый, в голос орал, и Денёв помчалась туда, едва себя не забыв; в одной руке клеймор, а в другой – рука Хелен.
С одним из йома расправились до ней вчетвером, изрубив на куски, в кровавую кашу. А второй, раненый уже, вырвался и попытался сбежать. Денёв его развалила надвое от плеча до паха, мгновенно высвободив все половину силы и чуть ли не больше.
Йома развалилась надвое, а Денёв хлопнулась на колени и вцепилась себе в живот, едва сдерживая бешеный напор, рванувшийся изнутри. Серебро звенело в воздухе, серебро было в крови, серебро было в душе – острые иглы, бешеный жар, безумная истома.
Она не заметила, как Хелен оказалась рядом – просто за плечо её кто-то схватил и вцепился, а перед глазами оказалось то же самое наглое лицо с упрямо закушенной губой: только посмей пробудиться!
Денёв попыталась заорать: да что ты делаешь, отойди!
А Хелен вдруг так саму себя укусила за губу, что кровь потекла, и тоже высвободила свою силу. Они сплелись, эти серебряные потоки, переплелись клубком влюблённых змей, одним целым стали, в друг друга проникли, друг другом стали.
И всё вернулось – резким рывком, таким, что как только тело выдержало подобную нагрузку, не понять было.
Хелен от неё отлипла, осоловело хлопая глазами и мотая головой, а Денёв дышала и не могла поверить, что всё ещё не пробудившаяся.
Потом чуть в себя пришла и поняла, что сжимает руку Хелен в своей. Протянула.
Глаза у Хелен стали круглые-прекруглые: не каждый день тебе отрубают руку, а потом возвращают, когда уже почти смирился.
Другие клеймор выстроились вокруг них плотным кольцом. Хромая на одну ногу Вероника - йома постарался - удивлённо приоткрыла губы. Квини, вечная девочка с оцарапанными коленками и непрозрачным взглядом блаженной, ошарашено хлопала глазами. Натали, Зельда, Карла... ещё почти два десятка других клеймор – их всех Денёв видела такими впервые.
Все были ошеломлены.
«Сейчас будет паника, да?» – подумала.
Хелен наконец забрала свою руку.
Действительно – это было как свадьба. Вернее, как ответное согласие.
У Денёв неожиданно потеплело на душе.
Позже ей расскажут: лицо у неё оставалось каменным.

Название: Костёр души моей
Автор: Йома-в-сомненьях
Персонажи: Лаки/Клэр, Лаки/Присцилла
Жанр: романс, немного ангста, уточнение
Категория: гет, джен
Размер: драббл
Рейтинг: G
Саммари: он разводил для них костры и, кажется, любил обеих равно
Примечание: возможный ООС Лаки

1.
Клэр идёт неутомимо, словно усталость - это не про неё. Она вся очень сосредоточенная и целеустремлённая, как будто даже летящая куда-то, где её ждёт то, что важнее самой жизни и даже смерти. Что-то...
Лаки не знает что.
Лаки спешит вслед за ней в неудобных, ноги натирающих сапогах и видит перед собой только худую сильную спину в серой от грязи ткани плаща и длинный клеймор, которым Клэр рубит на куски йома. Он глотает пыль сухой дороги; пыль поднимается из-под подкованных железом сапог Клэр клубится в воздухе и лезет в лицо счастливым псом, вызывая сухость в горле и жжение в носу. Хочется есть и пить, но Лаки терпит и молчит. Он не должен обременять Клэр: он ведь мужчина.
Вечером Лаки разводит для неё костёр и жарит убитого ею зайца. Он ест жадно, отрывая куски мяса и глотая их едва прожевав. На зубах всё-равно хрустит пыль.
Клэр смотрит на огонь как заворожённая. От огня её глаза кажутся то карими, то алыми, а лицо - совсем девчоночьим.
Лаки с трудом снимает сапоги и понимает, что идти завтра он не сможет никак: все ноги в кровавых мозолях. Он пытается приложить к мозолям листья подорожника, обматывает ступни тряпкой, но Клэр всё же замечает это.
У неё становится очень строгое и равнодушное лицо; она не хмурится и не ругается, но ему вдруг становится очень страшно.
- Мы останемся здесь на несколько дней, - говорит.
Лаки думает, что оправдываться ему всё же не стоит.
В следующие дни он разводит для Клэр костры, а она долго смотрит на огонь.

2.
На севере, среди снега и льда, где небо виснет над головой горной громадой и грозит упасть в любой миг, Лаки тоже разводит костры - только уже для Присциллы, которая кутается в ненужный ей плащ и долг смотрит в огонь. Она в такие моменты до боли напоминает ему Клэр - только маленькую, которая ещё не клеймор, а человек. Лаки не знает, какого цвета у Клэр были прежде волосы, может быть, рыжие, а может быть, чёрные, и какие были глаза - только ему всё мерещится она. И, каждый раз возвращаясь из леса к костру, Лаки борется с желанием окрикнуть её: "Клэр!"
Только складывая хворост про запас на долгую северную ночь, он видит Присциллу и радуется, что не зовёт её чужим именем.
Присцилла же его не замечает - она смотрит зачарованно на огонь, и глаза у неё становятся совсем как у Клэр. Лаки гладит её по растрёпанным каштановым вихрам, говорит что-то, чего и сам не запоминает, а она внимательно случает и кивает иногда. Лаки знает, что когда-нибудь всё закончится тем, что его убьют йома или же съест сама Присцилла, но...
...вечерами, когда северное небо напивается кровью от солнца, он собирает хворост и разводит костёр - только теперь уже для Присциллы, а не для Клэр.

3.
У стен Рабоны собираются Пробудившиеся - Лаки закрывает глаза и ощущает их звенящие серебром ауры, вывернутые острыми иглами наизнанку, и чует движение звенящего марева, что приближается к ним от Сутафа.
Рабона внизу поёт колыбельные павшим героям голосами соборных колоколов.
Он знает, что им всем осталось очень мало.
Потому что вскоре начнётся битва, в которой, наверное, не будет победителей.
Лаки жаль, что он почти ничего не может сделать - только ждать рассвета, когда Галатея отведёт их к Кокону, в котором слились воедино Присцилла и Клэр.
Лаки ощущает внутри остатки силы Разрушителя и самой Присциллы. Ему тоскливо: он ведь, кажется, уже не совсем человек.
Лаки смотрит вниз, туда, где стража и собравшиеся клеймор, туда, где горят костры Летнего Праздника и где ходят оставшиеся люди и (не)люди.
Он вспоминает костры, которые разводил. Сначала для Клэр, а потом - для Присциллы.

Название: Три года на севере
Персонажи: Систина Оракул/Ригальдо, Исли фоном
Жанр: занавесочная история
Категория: джен, гет
Размер: драббл
Рейтинг: R
Саммари: Систина Оракул провела на севере три долгих года, где убивала йома и Пробудившихся и пила пиво в лучшем трактире Пиеты

1.
В первый год своего пребывания на севере Систина училась читать потоки силы в серебре, окружавшем йома и Ненасытных. Дважды её почти убили, но всякий раз она бывала быстрее и успевала добраться до своего клеймора раньше, чем враги - до неё самой.
Дважды же теряла и отращивала заново руку и видела свои кишки, вывалившиеся из разошедшегося шрама на животе. Трижды убегала от слишком сильных Ненасытных.
Десятки раз сидела за дальним столом в лучшем трактире Пиеты и с наслаждением пила ячменное пиво из лучшего зерна, которое поставляли в этот трактир.
И много раз замечала Ненасытного с огромной аурой, который мрачно пил такое же пиво в противоположном углу. Порою он был не один и приходил вместе со светловолосым мужчиной, красивым, как сказочный король из древней песни, - и тогда сдвоенная аура колоссальной мощи едва давала Систине дышать.
Но пиво было вкусным, Ненасытные не слишком враждебными и Систина никуда не уходила.
Хотя, по-сути, стоило бы: всё же не дело клеймор водиться в одном месте с врагом; заметь её кто-то из Чёрных Людей пьющей пиво рядом с Ненасытным, Систине было бы несдобровать.
Правда, на севере власть Организации всегда была слабее, чем где бы то ни было. И сдать её мог бы только Рубель - которого, впрочем, всё это только забавляло. Во всяком случае, Систине так казалось.
Когда пошёл второй год её пребывания в землях Альфонсо Ненасытные вдруг перестали появляться в трактире. Не то чтобы Систину это расстроило.
Просто как-то вдруг стало пресно и ячменное пиво загорчило. Ей нравился темноволосый Ненасытный с глазами самого преданного кота.

2.
На исходе короткого лета второго года она оказалась в борделе: поступил приказ об уничтожении йома, притворявшегося проституткой в лучшем северном доме красных фонарей. Фонари и вправду оказались красными - как и всё, что было внутри дорогущего "Пристанища Мадам", как гласила вывеска.
Красными были стены, обивка мебели, кокетливые занавески на окнах, румяна на щеках шлюх и кровавые губы бордель-маман, которая заставила Систину напялить парик и натянуть платье, обтягивающее всё тело, как перчатка, но не открывавшее совсем ничего.
Систина долго смотрела на себя в зеркало и пыталась не засмеяться от своего вида - от пошлых рыжих кудрей, родинки-мушки на щеке и напомаженных губ. Бордель-маман с корову весом и видом ворчала, что она обошлась им дороже, чем все девочки.
- Зато у вас будет работать настоящая клеймор, - сказала Систина и всё же захохотала.
На самом деле её ни разу не отправили к клиентам - сказали отсидеться в подсобке, пошнырять по всему дому и сунуть нос в любую щель. Систина так и сделала - правда, ничего так и не нашла, ослепнув и оглохнув как клеймор от горькой пилюли подавляющего ауру зелья. А йома - слабенький Ненасытный, как оказалось, - умело прятал свою силу.
Систина всё же его нашла - размалёванная не хуже неё девица скакала на мужике и уже выпустила щупальца, чтобы его сожрать, как Систина с силой опустила меч на её макушку, развалив едва ли не до паха.
Мужчина под мёртвой шлюхой орал от ужаса.
Систина слабенько приложила его по темечку и он отвалился. Он подумала, что больше тут оставаться нельзя, и вылезла через окно, зацепившись за жалобно скрипнувшую раму. Старое дерево угрожающе затрещало, Систина в панике схватилась за край соседнего окна и ввалилась в чужую комнату.
Темноволосый Ненасытный, мявший грудь постанывающей от удовольствия шлюхе, уставился на неё почти потрясённо - видимо, не почуяв силу Систины, но узнав её.
Глаза его налились расплавленным золотом, Систина сорвала с головы рыжий парик и выскочила из окна, прежде чем когти Ненасытного успели бы разорвать её на части.

3.
В конце третьего года, в канун нового, она пила пиво в любимом трактире, когда тот самый Ненастный вдруг сел напротив неё. Систину от страха мороз продрал до третьего ребра и ожёг изнутри, а йома с глазами самого преданного кота смотрел на неё и тоже пил пиво.
Систина ему улыбнулась:
- Я тебя знаю. Ты ведь Ригальдо.
Он кивнул. Сказал:
- Я тоже тебя знаю.
Они допили одновременно - и одновременно вышли. Ригальдо трактирщику кинул целый золотой - тот согнулся аж до земли, едва не ударившись лбом о доски пола.
Ригальдо сломал замок в чьём-то амбаре, сразу же повалил Систину на золотистое зерно, и навис сверху. Глаза у него в темное светились, а улыбка была как у лесного зверя.
Систина сама его поцеловала в первый раз и сама раздвинула ноги, выпутываясь из робы и выставляя грудь, а он кусал её за шею, слизывал горькую кровь и мял груди как той шлюхе в борделе, и брал сильно и глубоко - так, что она даже кричать не могла, а только иногда всхлипывала.
Морозный ветер проникал через полураспахнутую дверь, у Систины из ран текла кровь, а Ригальдо двигался, подхватив её под бёдра и глухо рыча.
Систина знала, что живой вряд ли отсюда выберется. И ей было хорошо - потому что она очень долго уже не знала мужчину. Она дышала через раз, сливая свою силу с его и не давая себе перейти порог от удовольствия, и ей было больно, и ей было очень хорошо.
Ригальдо закончил, белесым семенем выплеснувшись внутрь неё, и глухо, по-звериному совсем, зарычав.
Он потерял бдительность лишь на мгновение - только ей этого оказалось достаточно; Систина вывернулась из-под его и выпустила силу в ноги, бросившись бежать как есть, голая и в крови. Он не бросился вслед.
И в следующий раз, когда она ждала Рубеля в трактире, только криво усмехнулся, поприветствовав её.
Систина улыбнулась в ответ.

@темы: Клеймор, творчество, не фикбучное

---

Ы-ы

Я в очередной раз перечитал фанфики настоящего юзверя Медички Шани и ВДОХНОВИЛСЯ!
В общем, когда у меня будет время для рисования сторонних артов, я планирую МЕДЛЕННО, но очень ВЕРНО проиллюстрировать все драбблы-миди-макси-виньетки-зарисовки этого автора.
Наполеоновские планы.
Но!
Очень хочется.

@музыка: Хелависа - Маргарита

@настроение: весёлое

@темы: Клеймор, творчество

---

Опять про Яр.

Я должна вроде бы как писать продолжение к ДиТ и обещанному ориджиналу, но вместо этого вяло рисую недомангу и курю траву по «Яр».
Яр – это моя слабость, моя болезнь и идеал Женщины будущего. Куда больше, ем Воршула и Син – потому что они иные, живут в иное время и в ином мире. Но всё же в них есть общая черта... Которую я сама ещё не сумела уловить.
Возможно, это станет частью «Motu proprio».

Насмешливо изогнутые губы Яр казались серыми и бескровными, а глаза были как у инферно, холодные, каре-тёмные камни в обрамлении полусожжённых ресниц. И волосы слиплись от ядовитой крови йома, а на коже вздувались пузырями и шли чернотой отмерших клеток химические ожоги, а Яр улыбалась сухо и насмешливо, в упор глядя на распростёртое под её ногами фиолетовое тело монстра. Скошенный каблук давил на массивную переносицу йома, костянуе шипы, подчиняясь её воле, входили всё глубже и глубже в ядовитую плоть.
Яр кривила губы и молчала. А Винн стояла рядом и не знала что сказать, как отреагировать, что сделать. Потому что это было как-то странно, как-то неправильно, потому что всегда спокойная и даже равнодушная майор вела себя совсем не по-человечески.
- Майор, – сказала Винн.
Яр повернула голову и в бездонной-больной глубине её глаз блеснуло стальное.
- Понимаю, - отозвалась она. – Это нормально – бояться.
Под её ногой хрупнул череп йома, и каблук вошёл в голову почти полностью. Яр вытащила его под звук тихого хлюпанья мозговой жидкости.
Винн подумала о том, что чтобы пробить толстый череп йома, нужен удар огромной силы.
Впрочем, это было не удивительно – то, что Яр сумела это сделать. Яр же всегда была впереди всех.
Недосягаемый идеал. Амбивалент.
Яр коснулась плеча Винн рукой, не испачканной в крови, и с её лица исчезла улыбка. Она сказала:
- Пойдём. Выпьешь чаю.
Винн впервые осознала холод, царящий на улице, и покрылась мурашками, проклиная близящееся новолуние, и внезапно поняла, что Яр заметила её состояние, балансирующее на грани истощения. Хотя, казалось бы, это было не так сильно заметно.
Впрочем...
- У вас ожоги, - Винн сделала несколько шагов вслед за Яр. Когда та вдруг остановилась и развернулась – стремительно и внезапно, как и всегда.
- А у тебя сломан нос, - сказала. – И тебе не помешало бы его вправить.

@музыка: Eluveitie - Omnos

@настроение: Вялое.

@темы: творчество, жизньЯр

---

fbinside.diary.ru/p190718130.htm

Я умер полтора раза, а потом ожил и задумался, как это я пишу свои фики с проном.
Интересная тема, да.

@настроение: Лол, но тема для раздумий есть

@темы: ФБ - ябыникада

---

Яр. Про неё

Порой бывают моменты, когда случайное слово, предложение или даже отрывок текста будто бы переключат в голове какую-то кнопку, срывая все преграды воображению. Или воспоминаниям.
Я вспомнила про Яр.
Яр. Яра. Ярослава Чернец.
Воин, мистик, мутант, монстр, хладнокровное «чудовище» с непроницаемым взглядом и улыбкой на тонких губах (как же тут не улыбаться, если можешь так вломить), волосы в «конский хвост», серебряный браслет на запястье с тихим звоном динь-дилинь, костяные шипы, пропитанные ядом и огонь со льдом по ладоням – тип развития «амбивалентный», одинока по жизни и по призванию.
У неё психические травмы – как говорят медики Службы, твердят – «вам нужен хороший психолог... возможно даже партнёр-мистик с образованием», - она отказывается.
«Зачем?»
У неё приглушены эмоции – как сквозь толщу воды пробиваются, но она даже и рада этому, поскольку даже не сходит с ума, как многие и многие из её знакомых раннего круга. Что ж, удел мутантов – защита Мира Восстановленного, мира четвёртого тысячелетия, мира, где грань между измерением мёртвых и инфернальных чудовищ почти стёрта.
Она одна из сильнейших – умная, ловкая, физически развитая... везучая конце концов. Да, чудовище. Но.
У неё всё же есть совесть и, хотя она убивает с лёгкостью, у неё всё же есть понятия о справедливости. Иначе, почему бы она спасла во времена своей учёбы сфинкса, запутавшегося в нейрасети, даже рискуя своим положением и жизнью? Почему дала приют мальчишке-сироте? Почему сумела переступить через свою ксенофобию и усыновила его, хоть он и был эльфом? Почему стала, не смотря ни на что, хорошей матерью?
...В конце концов, она даже умереть сумела так, чтобы её убийцы сами себя подставили этим.
Яр. Яра. Ярослава...
Моя любовь к ней не поддаётся определению и описанию. Единственное, чего я боюсь – это что однажды она и её мир окажутся очередными картонными декорациями с картонными же героями.

@настроение: Время вспоинать

@темы: творчество, любовь, люди

---

Тот неловкий момент, когда...

...тебе в голову накрепко втемяшилась какая-то мысль.
Мне так страшно хочется запилить какой-нибудь махонький комикс про Винкс и их dark!отражения, что даже трудно думать о чём-то другом. А ещё мне просто вынес мозг мой же сегодняшний драббл про зомбиапокалипсис в Алфее. Не знаю почему, но жутко прусь от Блум с окровавленной битой в руках.
В недрах моего мозга живёт извращенец. И не в недрах - тоже ._.
А ещё я должен убрать квартиру, приготовить суп больному деду, позвонить пяти знакомым и выяснить какие учебники покупать и переделать ещё дохренища дел.
Пойду убьюсь =.="

@темы: надо сделать кучу дел, а я сижу за компом