немного о пиздеце

1. Канун нового года для меня начался с охуительнейшего по своей сути известия: у меня будет ещё сестра или брат.
То есть вы понимаете: ещё один ебучий ребёнок. Когда их и так уже двое, не считая меня. На этом моменте я села в охуевоз и уехала в Охуелэнд, предварительно вусмерть разосравшись с родителями. Потому что нельзя быть такими ёбнутыми, ну.
2. Январь был не менее прекрасен. Все болели, стродали, мучились. Всю суть этого месяца можно передать извечным выражением: ГРОБ ГРОБ КЛАДБИЩЕ ПИДОР.
3. Тем временем настал февраль, и лампы не горят, и врут календари, а я наматываю сопли на рукав и сижу на больничном, желая выпить или сдохнуть. Но лучше выпить. Но не с кем.
4. Всё член. То есть тлен.

@темы: лытдыбр

---

человек-слоупок в действии

Куда идём мы с пятачком

Ахаха, кто такой лох, что пропустил два дня? Разумеется, это я.
Так вот. ФБ-2014 была для меня значимым событием: я впервые оказался в подобном мероприятии и сидел в углу, глядя на всех с ужасом. В общем, рыбодебилил как мог.
А команда была презамечательная, упоротая на отличненько. Нано-фандом зажигал на ура.

Дом с олеандрами

fk-2014.diary.ru/p199677763.htm
"Спившиеся пидарасы зажигают с пожилыми модельками."
"Труп безногой блондинки в ванной."
"...если честно, на самой периферии сознания беспокоило какое-то смутное ощущение, что его не просто выебли, но и в чем-то слегка наебали..."

Я мог бы цитировать весь текст целиком, но не буду, потому что он таки прекрасен как сто тысяч рассветов и я до сих пор пускаю на него слюни. Сид - очаровательный еблан, Агата - невыразимо прекрасная маньячка, Галатея - это такая Галатея, которая у-ух! И Кларисса! И Галк! И закадровые Роксолана с её неприличными пеньюарами и ещё более неприличными оранжевыми страпонами! И совсем уж неприличные её развлечения с Даэ.
Я уже говорил, что автор - гений?
Второй год я мечтаю о продолжении приключений Сида на вилле "Альфонсо". В компании чокнутых пидорасов.

Теперь можно поцеловать невесту

fk-2014.diary.ru/p199488368.htm?oam#more7

— Как жалко, — сказала Рифул, вытерев маленький рот, от крови ставший ярко-красным, будто накрашенный кармином. — Похоже, я овдовела до консуммации.

— До чего? — тупо переспросил Даф.

— До ебли, — неожиданно подал голос святой отец. Закатил глаза и рухнул, завалив собранный из стульев алтарь — не иначе преставился.

— А, — то ли обрадовался, то ли смутился Даф. — Так бы и сказала… Это можно…

Рифул хихикнула, повела плечами — и ажурное платье новобрачной сползло к ее ногам само собой.

Ах, сучка Рифул, что же ты делаешь с мужиками. Низя ж так. Сразу. Жрат.
МОЖНО

Это такая квинтэссенция высоких отношений(тм) Дафа и Рифул, понимаете ли. Хоть они и не показаны в открытую. Но это даже к лучшему - не суют ситуацию под нос, как тест на беременность с двумя полосками.
В общем, шикарный драббл.

Немного веры

fk-2014.diary.ru/p199488368.htm?oam#more4

От этого драббла я, признаться, срал кирпичами, потому что он страшный как пиздец. Такое обречённое, безнадёжное. как кошмар без пробуждения. Сразу понимаешь, насколько радужный конец в манге. А ведь всё могло быть совсем иначе - так, чтобы продирало до потрохов.
В общем, ужас. Драббл - отличный. А содержание до сих пор крипи-и.

В мире животных

fk-2014.diary.ru/p200151315.htm
В этом тексте просто замечательно передана не-человеческая суть Рубеля. Что он действительно другой расы. Что люди для него - чужие и чуждые. И сам текст просто пропитан этим ощущением: клеймор и Чёрные показаны как не-совсем-люди. Или совсем не люди. И остаётся после него ощущение безнадёжности.

@темы: Клеймор

---

Неделька отзывов

На много отзывов меня не хватит, но по два-три попытаюсь поднатужиться и выдать.

Здесь могла бы быть ваша реклама

Первый тур:

Исли/Ригальдо, первый раз, Исли троллит, Н!

www.diary.ru/~claymoreonestring/p169824085.htm
Этот тот случай, когда у меня зубы не сводит от яоя, потому что оно очень правильное, юстовое, ангстовое и ащащащ. И Ригальдо злобный пидорас, которого можно понять, потому что ну куда от этого Исли деться, его ж не убить, и самого Исли можно понять - не убивать же идиота. Ну, не своими ж руками. И эти подсвеченные красным облака, и пустыня, и охуенный диалог про хочешь - ешь, не хочешь - не ешь.

Сколько бы ран он ни нанес Исли, его не оставляла уверенность, что стоит тому высвободить хоть капельку силы йома – и Ригальдо сметет с края плато, как нашкодившего котенка.
Замечательное сравнение, два чая автору. Обожаю вот такие вот маленькие мульки с образами.
киса-киса, упс

Всё то время, пока Исли с силой ритмично вталкивал свой язык ему в рот, прижимаясь так крепко, что, казалось, его зубы сейчас отпечатаются на челюсти Ригальдо, тот думал, что будет, если Исли сейчас выгрызет ему пасть.
Ах, людоедская романтика. Сожрёт или не сожрёт, повезёт или не повезёт.

И со всхлипом, положив руку на свой пах, вцепился зубами в голое белое плечо Исли.
Вот этого даж как-то пробрало. Бело плечико королевы, бгг.

– Наша девичья честь осталась при нас, так что священника можно не звать.
– Убью, – привычно огрызнулся Ригальдо.
Ссорятся, как старые супруги. Йома-супруги.

В общем, классный текст вышел, до сих пор залипаю временами.

Лаки/Клэр. Неумелый гет на васильковом поле. Н!

www.diary.ru/~claymoreonestring/p169824128.htm

С этого пропитанного иронией текста мне было обоих очень жаль: что Лаки, который очень хотел как лучше, а получилось ни в пизду, ни в Красную Армию, что Клэр, которой как-то пофиг - что в поле, что где ещё, и всё через жопу. Но больше всех мне природа понравилась. Природа классно описана.
Замечательно получилось, вот.

Второй тур:

Исли и Ригальдо, клеймор мод. "Эх, бабу хочется. А есть только ты". Н!

www.diary.ru/~claymoreonestring/p170760604.htm

Это один из тех немногих случаев, когда очковал Исли от Ригальдо, а не наоборот. Славный драббл про боевых пидарасов.

Присцилла/Лаки, приставания в пути.

www.diary.ru/~claymoreonestring/p170760929.htm
А за что я люблю Клеймор? Потому что там едят людей! Ох уж эти шуточки Присциллы, всех убью - один останусь. Есть людей нельзя, а убивать можно. Прелесть, а не девочка. Аж мороз по коже.
Момент про тёмную печёночную кровь и все эти медицинские штучки до сих пор волнует моё воображение.
Что за дивный канон, что за дивные тексты.

Люблю нанофандом, ох, не могу.

@темы: флешмоб, Клеймор

---

Читал выкладку Вархаммера-2014. Мимими

чиби-примархи

@темы: Ваха

---

Только решил, что жизнь, в общем-то, налаживается, как мироздание тонко намекнуло, что я дохрена хочу от него.
Пора бы уже привыкнуть, что всего должно быть поровну - и жопы, и радости. И где радость - там и жопа.

@темы: лытдыбр

---

ДР прошёл в формате уйбля, потому что я впервые заказывал доставку цветов и очень нервничал, удастся ли попасть во временной промежуток, когда Ксюша будет дома. Молодец, солдат, прямо в цель!(с) Ящетаю, каждая девушка в своей жизни должна получить внезапный букет.
Одногруппники устроили блядский цирк в честь наступающей сессии, но я так ржал, так ржал, что даже считаю это событие весьма забавным.
Семья - э-э... Но было тоже не так уж и плохо.
Получил кучу поздравлений, было очень приятно

В общем, семнадцать. Теперь официально можно читать и писать Нцу.

@темы: лытдыбр

---

Пора бы уже научиться одному простому правилу: когда хочешь пошутить - перечитай написанное или обдумай мысль. И не шути. Не надо. Ничего хорошего из этого не выходит.

---

Пам-пам-пам

Угадайте, кто такой лох, что всплакнул над четвёркой по английскому, который мне не даётся от слова ХУЙ ТЕБЕ. От двух слов, но не суть.
Ага, правильно. Это довольно грустно и странно: именно с этого меня пробило на разведение сырости. Даже не с того факта, что во время вчерашней генеральной уборки половина моих рисунков отправилась на помойку. (Ладно, о рисунках я узнал только что, но мне с этого внезапно очень даже никак).
Прорыдался, принял узбагоительное и вновь чувствую себя как почти живой труп. Странная штука - нервная система.

@темы: лытдыбр

---

Всё

На спецквест написал манямбу. Внезапную и страшную как моя жизнь.

Название: Снимки
Автор: Шерра...
Бета: Китахара, Angrem
Размер: драббл (988 слов)
Пейринг: Розина/Джилл
Категория: фемслеш
Жанр: драма, постапокалипсис-AU, ООС
Рейтинг: R
Краткое содержание: В смерти есть красота.
Задание: "Эстетическое воспитание"

Я очищаю это место от всего –
Вы должны его покинуть.
Иоганн Вольфганг фон Гете

Читать

До появления Джилл пиркафы были одной из банд Мидланда. В огромном городе Виндхейме, первом по величине на выжженной радиацией планете, они контролировали пару кварталов и сеть магазинов, этого хватало для существования, но было недостаточно для продвижения наверх: без больших денег не раздобыть достаточно оружия, чтобы дать его бойцам, не отбить у других банд их владения, не дать чиновникам взятку, чтобы они закрыли глаза. Розина крепко держала всех своих бандитов в ежовых рукавицах, не допуская разлада, но была недостаточно умна, чтобы найти выход из ситуации, когда они, заняв свою маленькую нишу, оказались зажаты в тисках других банд со всех сторон без средств и сил, чтобы вырваться и продолжить свой путь к власти.

***

Джилл пришла очень вовремя, ведь пиркафы нуждались в свежей крови и новых силах. Она завязывала волосы в два хвостика, что придавало ей легкомысленный и очень юный вид, а из оружия предпочитала ножи. Совсем молодая, Джилл казалась достаточно привлекательной, но было в ней нечто отталкивающее, даже отвратительное. Будто её тело было лишь коконом, внутри которого сидела некая ужасающая тварь.

Многие сомневались в её способностях, поэтому Джилл выложила перед ними фотографии: разные люди – мужчины, женщины, подростки. На первых снимках они казались испуганными, а некоторые – разгневанными. С каждым новым фото на жертвах появлялись всё новые отметины: царапины становились глубокими ранами, на лицах отражались боль и ужас, и в конце концов жертвы оказывались вскрытыми от подбородка до паха, внутренностями наружу.

Это выглядело пугающе.

– Впечатляет, – сказала ей Розина. – Но что будет, если мы отдадим эти фотки полицаям?

Джилл улыбнулась:
– Попробуйте. Рука Бога хранит меня.

Розина размышляла недолго, а потом кивнула. Так Джилл вошла в банду и стала одной из пиркафов.

***

Джилл подсказала пути, следуя которым, они смогли расширить зону своего влияния, заставить потесниться других и собрать достаточно ресурсов для новых завоеваний. Она была умна, хотя и очень религиозна. Джилл много говорила о Руке Бога и об Идее Зла, которая дала ей силу и ради которой она убивала, убивает и будет убивать. Ещё Джилл говорила о красоте смерти – тут только Розина оказывалась в состоянии её слушать, потому что сложно не сбежать, когда о боли и пытках говорит безумец с лихорадочно горящими глазами.

– В смерти есть красота, – говорила Джилл. И предлагала: – Я могу тебе её показать.

Розина слушала её молча, завороженно. Но всякий раз отказывалась.

– Я сбежала из дома, чтобы найти семью, – сказала она однажды. – Теперь у меня есть пиркафы. Зачем мне Идея Зла?
– Я убила своего отца, – ответила Джилл. – Вскрыла острым ножом от груди до паха, его кишки были бурого цвета, они вывалились на пол и страшно воняли. Он избивал мою мать, даже когда она была беременна мной. И всю жизнь бил меня. Я больше всего хотела его смерти. Идея Зла дала мне это. Силу и красоту смерти. И тебе она даст то, чего ты хочешь.
– И чего я хочу? – спросила Розина с интересом.
– Настоящую семью. Рука Бога дарует тебе её.

***

Они развязали войну между бандами, стравив кушан с тюдорами, заставив их вцепиться друг другу в глотки, и под шумок сорвали джек-пот, забрав по сладкому куску пирога у каждого из соперников. Пиркафы становились сильнее, под их контроль переходило всё больше магазинов, гостиниц, ночных клубов и борделей, деньги текли рекой, и от желающих вступить в банду не было отбоя. Белая бабочка – символ банды – расправила свои крылья.

Розина понимала, что этим успехом обязана Джилл, ведь к тому времени та стала её правой рукой и выполняла задания, которые никому больше нельзя было доверить. Например, зарезать любимого мальчика одного из главарей Тюдорского Союза и потерять неподалёку нож с отпечатками пальцев кушанского бойца. Или избавиться от чрезмерно ретивого копа. Или убить барыг, решивших сплавлять наркоту на их улице.

Джилл приносила ей фотографии. Розина смотрела и слушала.

– У него были острые зубы и мягкие внутренности, – говорила Джилл.

Мальчику было шестнадцать, и он спал с шестидесятилетним стариком. Джилл вырезала на его груди слово «ПОХОТЬ» и обезобразила лицо сотней порезов.

– У неё был пистолет, полицейский значок и большая красивая грудь.

Женщине-следователю она отрезала нос, уши, губы и соски, а потом распорола горло. Слово «РАЗУМ» вычертила на лбу.

– Они были сильные и сопротивлялись.

Один из наркоторговцев был карликом, а другой – раздувшимся толстяком. С них она содрала кожу. Вышло неровно, не цельным пластом, кое-где с тёмных мышц свисали лоскуты, но во всём этом была какая-то завораживающая красота. «ЛОЖЬ» и «БОЛЕЗНЬ».

Розине нравилось смотреть на работу Джилл, а Джилл нравилось показывать её Розине.

***

С момента их встречи прошёл год, и Розина начала считать Джилл своей семьёй, ведь никого ближе у неё не было. Они иногда целовались – губы Джилл были податливыми, но дыхание пахло кровью. Под её кожей таилось нечто мало похожее на человеческую плоть и тем более душу. Розина хотела быть такой же сильной и свободной. Наверное, именно об этом она мечтала в детстве и ради этого сбежала из опостылевшего дома.

Ведь, несмотря на то, что формально Розина все еще считалась главарем банды, Джилл это мало заботило.

Да, они целовались и порой ложились в одну постель, но Джилл никогда не принадлежала Розине целиком и полностью. Она была продолжением руки и продолжением воли главаря пиркафов, но верно и рьяно служила только Идее Зла.

– Зачем ты это делаешь? – однажды спросила Розина.
– В мир явится мессия, – ответила ей Джилл. – И мы должны подготовить всё к его сошествию. Пролить кровь и начертить знаки. Собрать тех, кто готов служить.

Тогда Розина не поверила ей.

***

Постепенно пиркафы захватили большую часть города. Только окраины были под мелкими бандами, не представляющими никакой угрозы. Бойцы павших кланов влились в ряды победителей.

Розина правила, а Джилл стояла у нее за спиной. Она по-прежнему выходила на охоту и приносила фотографии – и теперь Розина видела в них красоту, которая отражалась в её собственных глазах.

***

Возможно, в другое время и в другом мире именно Розина была бы избрана Идеей Зла и верно служила бы ей. Но здесь в один из дней Джилл взяла её за руку и вывела на балкон. И в небе взошло второе солнце – раскалено-белое, оно слепило глаза и выжигало разум, оставляя лишь животный страх. Розина согнулась, прижимая руки к лицу.

А Джилл стояла и, не жмурясь, смотрела, как с небес сходит бог.

@темы: Берсерк, ФБ, фемслеш, мои тексты

---

Всё

На спецквест написал манямбу. Внезапную и страшную как моя жизнь.

Название: Снимки
Автор: Шерра...
Бета: Китахара, Angrem
Размер: драббл (988 слов)
Пейринг: Розина/Джилл
Категория: фемслеш
Жанр: драма, постапокалипсис-AU, ООС
Рейтинг: R
Краткое содержание: В смерти есть красота.
Задание: "Эстетическое воспитание"

Я очищаю это место от всего –
Вы должны его покинуть.
Иоганн Вольфганг фон Гете

Читать

До появления Джилл пиркафы были одной из банд Мидланда. В огромном городе Виндхейме, первом по величине на выжженной радиацией планете, они контролировали пару кварталов и сеть магазинов, этого хватало для существования, но было недостаточно для продвижения наверх: без больших денег не раздобыть достаточно оружия, чтобы дать его бойцам, не отбить у других банд их владения, не дать чиновникам взятку, чтобы они закрыли глаза. Розина крепко держала всех своих бандитов в ежовых рукавицах, не допуская разлада, но была недостаточно умна, чтобы найти выход из ситуации, когда они, заняв свою маленькую нишу, оказались зажаты в тисках других банд со всех сторон без средств и сил, чтобы вырваться и продолжить свой путь к власти.

***

Джилл пришла очень вовремя, ведь пиркафы нуждались в свежей крови и новых силах. Она завязывала волосы в два хвостика, что придавало ей легкомысленный и очень юный вид, а из оружия предпочитала ножи. Совсем молодая, Джилл казалась достаточно привлекательной, но было в ней нечто отталкивающее, даже отвратительное. Будто её тело было лишь коконом, внутри которого сидела некая ужасающая тварь.

Многие сомневались в её способностях, поэтому Джилл выложила перед ними фотографии: разные люди – мужчины, женщины, подростки. На первых снимках они казались испуганными, а некоторые – разгневанными. С каждым новым фото на жертвах появлялись всё новые отметины: царапины становились глубокими ранами, на лицах отражались боль и ужас, и в конце концов жертвы оказывались вскрытыми от подбородка до паха, внутренностями наружу.

Это выглядело пугающе.

– Впечатляет, – сказала ей Розина. – Но что будет, если мы отдадим эти фотки полицаям?

Джилл улыбнулась:
– Попробуйте. Рука Бога хранит меня.

Розина размышляла недолго, а потом кивнула. Так Джилл вошла в банду и стала одной из пиркафов.

***

Джилл подсказала пути, следуя которым, они смогли расширить зону своего влияния, заставить потесниться других и собрать достаточно ресурсов для новых завоеваний. Она была умна, хотя и очень религиозна. Джилл много говорила о Руке Бога и об Идее Зла, которая дала ей силу и ради которой она убивала, убивает и будет убивать. Ещё Джилл говорила о красоте смерти – тут только Розина оказывалась в состоянии её слушать, потому что сложно не сбежать, когда о боли и пытках говорит безумец с лихорадочно горящими глазами.

– В смерти есть красота, – говорила Джилл. И предлагала: – Я могу тебе её показать.

Розина слушала её молча, завороженно. Но всякий раз отказывалась.

– Я сбежала из дома, чтобы найти семью, – сказала она однажды. – Теперь у меня есть пиркафы. Зачем мне Идея Зла?
– Я убила своего отца, – ответила Джилл. – Вскрыла острым ножом от груди до паха, его кишки были бурого цвета, они вывалились на пол и страшно воняли. Он избивал мою мать, даже когда она была беременна мной. И всю жизнь бил меня. Я больше всего хотела его смерти. Идея Зла дала мне это. Силу и красоту смерти. И тебе она даст то, чего ты хочешь.
– И чего я хочу? – спросила Розина с интересом.
– Настоящую семью. Рука Бога дарует тебе её.

***

Они развязали войну между бандами, стравив кушан с тюдорами, заставив их вцепиться друг другу в глотки, и под шумок сорвали джек-пот, забрав по сладкому куску пирога у каждого из соперников. Пиркафы становились сильнее, под их контроль переходило всё больше магазинов, гостиниц, ночных клубов и борделей, деньги текли рекой, и от желающих вступить в банду не было отбоя. Белая бабочка – символ банды – расправила свои крылья.

Розина понимала, что этим успехом обязана Джилл, ведь к тому времени та стала её правой рукой и выполняла задания, которые никому больше нельзя было доверить. Например, зарезать любимого мальчика одного из главарей Тюдорского Союза и потерять неподалёку нож с отпечатками пальцев кушанского бойца. Или избавиться от чрезмерно ретивого копа. Или убить барыг, решивших сплавлять наркоту на их улице.

Джилл приносила ей фотографии. Розина смотрела и слушала.

– У него были острые зубы и мягкие внутренности, – говорила Джилл.

Мальчику было шестнадцать, и он спал с шестидесятилетним стариком. Джилл вырезала на его груди слово «ПОХОТЬ» и обезобразила лицо сотней порезов.

– У неё был пистолет, полицейский значок и большая красивая грудь.

Женщине-следователю она отрезала нос, уши, губы и соски, а потом распорола горло. Слово «РАЗУМ» вычертила на лбу.

– Они были сильные и сопротивлялись.

Один из наркоторговцев был карликом, а другой – раздувшимся толстяком. С них она содрала кожу. Вышло неровно, не цельным пластом, кое-где с тёмных мышц свисали лоскуты, но во всём этом была какая-то завораживающая красота. «ЛОЖЬ» и «БОЛЕЗНЬ».

Розине нравилось смотреть на работу Джилл, а Джилл нравилось показывать её Розине.

***

С момента их встречи прошёл год, и Розина начала считать Джилл своей семьёй, ведь никого ближе у неё не было. Они иногда целовались – губы Джилл были податливыми, но дыхание пахло кровью. Под её кожей таилось нечто мало похожее на человеческую плоть и тем более душу. Розина хотела быть такой же сильной и свободной. Наверное, именно об этом она мечтала в детстве и ради этого сбежала из опостылевшего дома.

Ведь, несмотря на то, что формально Розина все еще считалась главарем банды, Джилл это мало заботило.

Да, они целовались и порой ложились в одну постель, но Джилл никогда не принадлежала Розине целиком и полностью. Она была продолжением руки и продолжением воли главаря пиркафов, но верно и рьяно служила только Идее Зла.

– Зачем ты это делаешь? – однажды спросила Розина.
– В мир явится мессия, – ответила ей Джилл. – И мы должны подготовить всё к его сошествию. Пролить кровь и начертить знаки. Собрать тех, кто готов служить.

Тогда Розина не поверила ей.

***

Постепенно пиркафы захватили большую часть города. Только окраины были под мелкими бандами, не представляющими никакой угрозы. Бойцы павших кланов влились в ряды победителей.

Розина правила, а Джилл стояла у нее за спиной. Она по-прежнему выходила на охоту и приносила фотографии – и теперь Розина видела в них красоту, которая отражалась в её собственных глазах.

***

Возможно, в другое время и в другом мире именно Розина была бы избрана Идеей Зла и верно служила бы ей. Но здесь в один из дней Джилл взяла её за руку и вывела на балкон. И в небе взошло второе солнце – раскалено-белое, оно слепило глаза и выжигало разум, оставляя лишь животный страх. Розина согнулась, прижимая руки к лицу.

А Джилл стояла и, не жмурясь, смотрела, как с небес сходит бог.

---

Фемслеш

Название: Память Розины
Автор: Шерра...
Бета: Laora, Keishiko, Китахара
Размер: драббл, 484 слова
Персонажи: Розина/Джилл, пиркаф
Категория: джен, легчайший фемслэш
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Розина вспоминает себя-человека и Джилл.

Читать

Это было давно или недавно, целую жизнь или всего пару дней назад — как Розина ни пыталась сосредоточиться, у неё не получалось сосчитать. До мгновения, когда бархатное небо выцвело и на нём проступили искажённые в безмолвном крике лица, и после него существовали две разные Розины — маленькая и слабая, а потом большая, и сильная, и очень-очень свободная. Крылатая.

Розина поморщилась, потёрла зачесавшийся нос и зажмурилась, разглядывая отпечатавшийся на изнанке век образ: запрокинутые головы матери и отца, вода по щекам, кровь из искривлённых ртов.

Розина рассеянно улыбнулась, кончиком ногтя почесала пузико вспорхнувшего ей на живот пиркафа. Пиркаф захохотал и согнулся пополам от смеха. Губы у него заалели раскрывающимся маком.

Розина вспоминала. Жизнь назад они с Джилл были на ярмарке. Город был схож с толстобрюхой купчихой, увешанной золотом, лоснящейся от пота, колышущейся от сала. Щедрой до безумия, бросающей золото горстями на ветер, крепко прижимающей к груди и тут же бьющей наотмашь не по-женски тяжёлой рукой. Город хрипел и визжал, пил и истошно хохотал, дрался, и блевал по углам, и валялся в канавах мервецки пьяный.

Отцы продали товар и ушли в трактир заливаться пивом, а они шныряли по рыночной площади с раскрытыми ртами, толкались локтями и щипали друг друга.

И ещё танец медведя. Они увидели скопление народа и шмыгнули в толпу. И замерли, потрясённые. Огромный медлительный зверь звенел цепью, а тощий мужичок в пёстром тряпье отвешивал поклоны и собирал в латаную шляпу монеты. Розина смотрела на цепь и думала, что та слишком тонкая, если медведь захочет, то мигом её порвёт — звяк! — и нету. Тогда он сможет наброситься на обидчиков, подмять их под себя, откусить им головы, раздавить черепа, но вместо этого медведь неуклюже плясал, когда дрессировщик играл на гармошке, и покорно стоял, когда тот прекращал. Бубенцы на шляпе мужичонки звенели непрерывно, монеты летели в матерчатую темноту. Наверное, медведь был очень глуп и не знал своей силы, думала Розина, а Джилл сжимала её руку и смотрела во все глаза на медленный танец зверя под фальшивые ноты губной гармошки.

Или нет, или медведь ждал, хотел отомстить за все унижения. Розина потрясла головой и уставилась в маленькие бессмысленные глаза зверя, а тот плясал, плясал, плясал...

...пока не зарычал и не подмял под себя вопящего от ужаса мужичонку, хруст костей слился с воплями толпы и заглушил их, но Розина всё услышала, отлично услышала. На миг замерла, чувствуя сладкую дрожь внутри, а потом потянула Джилл назад, обратно, прочь отсюда, стискивая тонкое запястье в своей ладони.

Они прибежали к трактиру, влезли на телегу, зарылись в сено и обнялись, Розина прижимала к себе всхлипывающую непонятно почему Джилл и улыбалась, улыбалась...

...улыбалась, глядя в закатное небо. Сегодня хороший день, она вспомнила чуть больше, чем обычно. Когда к ней приходит Джилл — пусть даже и в воспоминаниях, — на душе становится теплее.

Розина поднялась, стряхнув с живота неподвижного пиркафа, и хлопнула в ладоши: время играть! Веселиться и развлекаться! Лужи уже подёрнулись тонким льдом, но у сирени густая листва, в ней так удобно прятаться! Мы будем играть в прятки!

Название: Вера, надежда, любовь
Автор: Шерра...
Бета: Китахара
Размер: драббл, 355 слов
Персонажи: Соня/Ширке
Категория: фемслеш
Жанр: общий
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Думая о любви, Соня вспоминает Ширке.

Читать

Соня почти не чувствует боли, её разум пребывает где-то между сном и явью, а тело может страдать от холода, голода и побоев, но она не ощутит ничего. Царапина или растяжение, вывих или перелом, синяк или гнойник — между ними нет разницы, поэтому Соне постоянно приходится себя проверять, одёргивать и удерживать на самом краю. Между темнотой бездны и жизнью натянута верёвка, а Соня шагает по ней, с любопытством глядя по сторонам, на своё и чужое, состоящее из переплетения звуков и образов, запахов и ощущений. Сеть из нитей судьбы растянута над миром, гобелен соткан из жизней, из душ людей, из их устремлений, желаний, из веры, надежды, любви.

Соня думает о вере. Её вера — это Гриффит, его белоснежные крылья, простирающиеся над миром, отрешённое спокойствие, неизбывная бескрайняя сила.

Во дворце, или в пыльном шатре, или посреди поля, усеянного трупами, она вместо молитвы встаёт перед ним на колени, и Гриффит гладит её по волосам, как священник, отпускающий грехи — вольные и невольные, прошлые и будущие. Лучше любых слов, придуманных людьми для людей, лучше клятв и заверений в вечной верности, в сотни, в тысячи раз, ведь Бог — с ней, здесь и сейчас, его руки нежней материнских, а милость не знает пощады.

Соня размышляет о надежде. Надежда — это Фалькония, город городов, тихая пристань. Стены его из белого камня не запятнаны, а стражи сильны и могущественны, и жители могут спать без страха: всё спокойно под крылом Ястреба. Спасение тысяч человек, их Земля Обетованная, их счастье, их смерть.

У Сони есть вера и надежда, а любовь пусть достается Ширке, маленькой совушке, с которой ей однажды придётся сразиться, возможно, даже убить. Насколько нечувствительна к боли Соня, насколько равнодушна она к чужим страданиям — настолько Ширке переполнена чувствами . Они как две части одного целого, лицевая и оборотная сторона медали, тёмное и светлое, настолько разные, что кажется: одна — отражение другой. И, как всякие противоположности, их притягивает друг к другу с неодолимой силой.

Соня знает, что рано или поздно повод, удерживающий чудовищ, ослабнет, а когда в Фальконию явится Ястреб Тьмы, с ним придёт и Ширке. Тогда настанет конец мира, исход из рая.

В основе её веры лежит ложь, но в глазах безумца истина преломляется и принимает формы столь причудливые, что становится правдивее самой правды.

Предопределённость, сладостно-горькое знание медиума и пророка, так сильна, что Соня ждёт конца мира с нетерпением. Она видит, как реки крови текут по улицам белого города, легионы чудовищ пожирают грешников и земля раскалывается, выпуская лжемессию во всём его великолепии.

Ширке придёт, и, чтобы разрушить Фальконию, ей придётся сразиться с Соней, чтобы достичь Гриффита, она должна будет переступить через её тело.

Бой будет лучшим признанием, будет их близостью, вершиной единства веры, надежды, любви. Не в силах почувствовать боль или страх, она проверяет себя так, как не проверил бы и самый изощрённый фанатик: она испытывает себя знанием и правдой.

Соня ждёт.

@темы: Берсерк, ФБ, фемслеш, мои тексты

---

Драбблы

Вот странно - Каска в каноне мне не интересна ни разу, но про неё я написала больше, чем про своих любимых героев.

Название: Новое начало
Автор: Шерра...
Бета: Китахара
Размер: драббл, 975 слов
Персонажи: Каска, Ханафубуку, ребёнок Каски
Категория: джен/гет
Жанр: драма, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На острове Эльфов Каска приходит в себя.

Читать

1.
Каска не знает, как попала сюда, ей известно лишь то, что здесь тихо и тепло, светло и спокойно. Листья шумят под порывами ветра, с полей доносятся запахи цветов и спеющих колосьев, а голод всегда можно утолить плодами, сок которых красен и сладок, и быстро высыхает на коже.

Каска много спит, много ест и часто бродит среди деревьев, чьи кроны подпирают небо. Она не боится впервые за много дней, а быть может, лет. На душе её не счастье, но блаженный покой.

2.
С течением времени любопытство пробуждается в ней, как поднимающийся из зерна росток.

«Где я?» — спрашивает Каска, но Ханафубуку только улыбается, ничего не отвечая. Вместо этого он начинает рассказывать что-то — возможно, сказку, возможно, легенду, — Каска не понимает ни одного его слова. Но это не так уж важно, ей просто нравится его голос, звуки теперь куда важнее значения.

Каска засыпает среди корней тысячелетнего дерева с белой корой, король рассказывает ей о смерти и любви.

3.
Каске снится война и реки крови, твари, покрывающие тёмными телами землю, и чёрные крылья, затмевающие солнце. Она кричит и просыпается в холодном поту, глядя в полное звёзд небо. Луна серебрит кроны, деревья стоят вокруг тёмной стеной, никто не велик настолько, чтобы закрыть свет и разрушить блаженную ночь.
Каска сворачивается клубком меж корней дерева, прижимаясь к грубой коре и слушая бессловесную речь, проходящую на грани сознания. Язык деревьев можно сравнить с языком Ханафубуку, но их истории не похожи на те, что он рассказывает: деревья обращены к тысяче миров, к прошлому, будущему и настоящему, они говорят о сбывшемся и не случившемся, не жалея и не радуясь — помня.

Каска закрывает глаза, бесчисленное множество образов проплывает под её опущенными веками. Знание крепнет в больном сердце, как крепнут молодые побеги в оттаявшей земле.

4.
Память не возвращается к ней, но Каска повторяет откуда-то знакомые слова: «Гриффит», «Гатс», «Затмение», не понимая их смысла, но стараясь не забыть. Это важно, она не хочет потерять их, но чувствует смутную тревогу, как от кровавых снов и тёмных видений.

Плоды падают на землю с тихим стуком и лопаются от удара, нутро их мясисто и алеет, как раскрытая рана. Каска ест всё больше, ощущая, как внутри неё зреет нечто.

5.
Её тело тяжелеет день ото дня, Каска с трудом двигается и испытывает тревогу, когда понимает, что понесла. Она не помнит, от кого и как, только знает, что ребёнок внутри дорог ей и желанен. Груди наливаются молоком раньше положенного срока, твердеют и болят, Каска мучится бессонницей, пока Ханафубуку не возвращается к ней. В облике ребенка он пьёт её молоко. Каска гадает, не её ли это дитя, не могла ли она родить его, а потом забыть об этом. Память остаётся запертой на семь замков. Каска не уверена, что хочет вспоминать.

Деревья шумят над головой, хотя не чувствуется ветра. Кроны их, корни их, плоды их, истекающие соком, как кровью, память и сны — всё должно сложиться в единое целое, как мозаика или мудрёная головоломка. Каска не знает, сможет ли разгадать эту загадку и найти все подходящие друг к другу фрагменты, сложить их так, чтобы получилась цельная картина.

6.
Был ли это мир, где она родилась? Место снов и тишины, деревьев, чьи корни прорастали в сердце земли, остров спокойствия, окружённый полями, точно морем. Каска не знает, что там, за пределами рощи, она не покидает тени и редко просыпается. Ребёнок созревает внутри неё. Каска почти счастлива, когда обнимает свой живот, но во снах и наяву её тенью преследует страх. За свою жизнь и за жизнь ещё не рождённого ребёнка, за спокойствие и безмятежность, которых она может лишиться.

В один из дней Каска просыпается и понимает, что срок подошёл: тянет болью поясницу и живот, и дитя толкается внутри, готовясь выйти наружу.

Отходят воды. В теле рождается боль, внутри будто разворачивает кольца чудовище, шипастое и колючее; сильнее и сильнее, бьётся и бьётся жаром, лютым огнём от головы до широко расставленных ног. Чудовище (её ребёнок, помнит Каска даже сквозь горячку и муку) рвётся, раздвигает кости, стремится выйти сквозь широкие, но неподатливые бёдра, разорвав, проломив дыру — любой ценой освободиться из ставшей тесной утробы, пусть даже искалечив мать.

Когда всё заканчивается, Каска прижимает уродливое, перекорёженное, сильное чудовище к своей сочащейся молоком груди и, глядя, как оно сосёт, вспоминает прошлое.

И кричит.

И просыпается.

7.
Гатс рад её возвращению, по-настоящему рад. У него вид пса, к которому после долгой разлуки вернулся хозяин, Каска почти видит, как виляет его хвост, взметая пыль и сор. Она гладит Ханафубуку по черноволосой голове, прижимает его к сердцу, к груди, бесконечно жалея, что её ребёнок теперь не с ней. Пуповина, связывавшая их, перерезана, и его душа теперь свободна и, возможно, вернулась в своё тело — ведь недаром на горизонте три ночи полыхало белоснежное зарево, а Од мира переживал чудовищную бурю.

Каска сказала Гатсу: «Я устала. Оставь меня».

Было жаль говорить это, но все его желания не были её желаниями, его боль превращалась в ярость и ненависть, в жажду мести, а её боль привела лишь к безумию.
Подобно пустому сосуду, готовому вновь наполниться, Каска проводит дни в мире на острове эльфов, с удивлением заново познавая жизнь и не встречаясь ни с самим Гатсом, ни с теми новыми людьми, которых он привел с собой.

Пустота внутри столь гулкая, что собственное тело порой кажется Каске вылепленным из глины.

Из текучей, непостоянной глины, которая лишь сейчас прошла свою печь для обжига душ.

8.
Корни, пьющие земные воды, стволы, по которым поднимаются соки к кронам, кроны, тянущиеся к солнцу, и плоды, что возвращают взятое обратно в землю, — всё взаимосвязано. Великое древо притянуло друг к другу три мира, Гриффит замкнул их на себя. Он и его тело, принадлежащее сыну Каски, — сообщающиеся сосуды, жизнь одного будет означать смерть другого, меч Гатса рано или поздно настигнет предателя и обманщика, который теперь смертен.

Каска ложится на спину и смотрит в небо сквозь переплетающиеся ветви деревьев, и знание крепнет в ней, как созревают плоды.

Она — мать, сын обязательно вернётся к ней.

Или же она пойдёт и заберёт его, пусть даже у бога.

Даже у Гриффита. Но — сама.

Одна.

Три беты у маленького драббла - это как-то

Название: Яблоки и сны
Автор: Шерра...
Бета: Laora, Keishiko, Китахара
Размер: драббл, 683 слова
Пейринг: Шарлотта/Гриффит, Убик
Категория: гет
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание:Шарлотта хочет знать.
Примечания: немного АУ относительно деталей канона, возможен лёгкий ООС Шарлотты.

Читать

С Гриффитом Шарлотту знакомят на балу. Шарлотте семнадцать — затянутая в многослойное тяжёлое платье из золота и парчи, с массивным ожерельем на шее и большими серьгами в ушах, она выглядит младше своих лет.

Гриффит немного старше, и он идеален. Он кланяется, целует подрагивающую руку принцессы. Он делает тонкие, небанальные комплименты. Шарлотта ощущает всей спиной давящий взгляд отца и улыбается Гриффиту, чувствуя, как полыхают от румянца щёки.
Глубоко заполночь, сбежав от всех, она сидит на бортике трехъярусного фонтана, кутаясь в плащ Гриффита. Каменные тритоны и русалка исторгают из своих недр воду. От фонтана тянет холодом, а ночь пахнет осенью, палыми листьями, чем-то тревожным, пугающим. Будто гарь с полей сражений долетает до дворца, словно грядущее обещает тревогу, боль и смерть.

Гриффит стоит рядом, его волосы белеют в темноте, а глаза сияют. Он улыбается, смотрит спокойно, внимательно. Отвечает на неловкие вопросы, тихо и куртуазно шутит, а так касается, что дрожь по телу и мурашки по коже. Хочется, чтобы он что-то сделал, вот только Шарлотта не знает... совсем ничего не знает. И как надо говорить, и как улыбаться, и как прикасаться, чтобы мужчина понял. Чтобы он понял. Очень хочет узнать — только спросить боится.

"Осенние ночи темны", — пел когда-то придворный менестрель. Шарлотта, приоткрыв рот, завороженно слушает Гриффита, а когда тот оборачивается к ней, — тонкий силуэт на фоне луны, серебро в волосах и серебро в глазах — замирает.

И уже готова сказать, забыть про приличия и признаться против всякого здравого смысла: «Я люблю вас», но тут Анна, пожар, тревога, всё вертится, крутится, а перед глазами — серебро и темнота, серебро и...

Позже они встречаются перед отбытием Гриффита, и Шарлотта не произносит тех самых слов, не нарушает этикета. Вместо этого она говорит: «Я буду молиться за вас». Гриффит благодарит её.

Шарлотта долго — час или два, а может, и три — стоит на балконе неподвижно, глядя на горизонт, туда, где исчез Отряд Ястреба. Ночью же просит Анну остаться. Анна бережно гладит распущенные волосы Шарлотты, а та спрашивает, была ли она с мужчиной. Анна заполошно вскидывается, вся наливается багровым румянцем — в свете убывающей луны едва ли не чёрным — и бормочет, что нет, никогда, никогда, да как она может, если она незамужняя из простой семьи, то почему сразу должна подобными непристойностями заниматься...

Шарлотта опускает тяжелеющие веки, ничего не говоря, не указывая Анне на её ложь: принцесса знает много потайных закоулков в замке, принцессу слишком баловал король, и она выросла чересчур свободной. И потому не раз и не два видела, как зажимаются слуги, как Анна тискается с конюхом: тот задирал на ней юбку, а Анна только хихикала, голой грудью прижимаясь к нагретой солнцем каменной стене. Виноградные лозы помнят десятки и сотни таких пар, и они не раз прятали Шарлотту, которая наблюдала за их торопливой вознёй.

Как ты можешь мне врать, думает с горечью Шарлотта, я отошлю тебя, как только прибудет Гриффит. Ей не хочется думать, что Гриффит может не вернуться. Этого не случится. Он придёт как победитель, белый рыцарь на белом коне.

Шарлотта засыпает, и в её снах серебро, отец и Гриффит тянут её в разные стороны, а позже сливаются воедино, и Гриффит пожирает отца, оборачиваясь чернолицей тварью с когтями воронёной стали. У твари мягкий голос, тварь обещает ласки и негу, тварь жаждет жертвы. Тварь подзуживает летучий карлик с тёмными стёклами вместо глаз, визгливо смеётся, хохочет, кувыркается в полном оскаленных лиц небе...

Шарлотта просыпается на мокрых от пота простынях, смотрит в потолок, где колышутся тени кленовых ветвей. Тени напоминают переплетение щупалец и продолжают сон в реальности.

Шарлотта зовёт заспанную Анну, требует воды и яблок. От тревоги сводит живот, но Шарлотта жадно пьёт тёплую воду, вгрызается в крупитчатую сочную мякоть и думает: пусть это будет только сон, пусть только сон, пусть только...

Замирает. Моргает.

И если не сон — то что?

Смотрит на красную кожуру яблока. В полутьме рассвета та похожа на свернувшуюся кровь, такого же цвета, как глаза твари из сна.

Пусть даже это не сон, всё равно. Какая разница, если Гриффит будет с ней?

Шарлота улыбается, перекатывая краснобокий плод в ладонях. Пусть так, пусть, пусть, если Гриффит обратится в чудовище, то она его укротит.

Если он придёт к ней — примет.

В мыслях её смеётся противный карлик, но Шарлотта встряхивает головой, и голос затихает. Да, так правильно.

Если Гриффит падёт, то она спасёт его.

@темы: Берсерк, ФБ, мои тексты

---

Мини, где каждый пиздец своего счастья

Я давно хотела поэкспериментировать с формой повествования, а это оказался хороший шанс.

Название: Совершенное, не совершенное
Автор: Шерра...
Бета: Китахара, Keishiko
Размер: мини, 2126 слов
Пейринг: Флора/Гейзерих, Флора/Рыцарь-Череп, Зодд
Категория: гет
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: История движется по спирали.
Предупреждение: смерть персонажа

Читать

10.

У истории их любви был такой счастливый конец, какой только возможен, и Флора, в отличие от Гейзериха, ни о чём не жалела.

Когда Апостолы подожгли дом, она решила, что ни крупицы знаний не оставит этим чудовищам, а тело её никто не осквернит – пожар и Рыцарь-Череп не допустят.

История двигалась по спирали, Флоре хотелось только, чтобы Ширке не повторила её судьбу, чтобы познала счастье, которого на долю самой Флоры не выпало.

История их любви закончилась в огне, очистившем всё. Остались пепел и зола — и те, кто принял на себя тяжесть предопределённости.

9.

Под сенью древнего дерева тихо и спокойно, в ветвях гнездятся птицы и сильфы, листва зелена круглый год, и ветер кувыркается в пышной кроне. Время летит — Флора уже стара. У неё подрастает ученица, милая и добрая, прилежная и трудолюбивая – такая, какой могла бы быть её дочь. Тихий голос Ширке, прищур близоруких глаз, манера сжимать посох и закусывать губу в моменты тревоги – всё напоминает Флоре её саму. Порой она тревожится о будущем, но скоро успокаивается: история движется по спирали, и как ни похожа на неё Ширке – они всё же разные.

Флора живёт в лесу со своей ученицей, обучая её всем премудростям ведовства, и порой, вглядываясь вдаль, туда, где стоят стеной древние ели, такие огромные, что их нижние ветви возвышаются над землёй на два человеческих роста, видит рыцаря на коне. Ветви сплетаются над его головой, под ними в ясный полдень царит зеленоватый полумрак.

Рыцарь смотрит в ответ, а потом исчезает. До следующего раза, до новой встречи.

8.

Случившегося не изменить, но и много лет спустя Флора все ещё задумывалась о том, почему все это произошло. Что им обоим следовало сказать, о чем промолчать, какими условностями, какими амбициями пренебречь, чтобы предотвратить беду? Винить во всем одного только Гейзериха Флора не могла.

Он отказался от своего человеческого имени, взяв новое. Гейзерих не забыл о совершённом – он был полон холодной, бесконечной жажды мести и желал только смерти врагов. Позже, столкнувшись с Зоддом, обратившимся в одного из Апостолов, он рассказал об этом Флоре. Желая утешить, унять тоску, звучавшую в его голосе, она ответила, что такие, как Зодд, никогда не смогут жить по-человечески – они стремятся вперёд, разрушая всё на своём пути и не останавливаясь ни перед чем. Но Флора умолчала еще кое о чем: для Зодда его король, его командир был всем, и, лишившись его, не сумев сберечь, безупречный воин поддался слабости, впал в отчаяние – и принёс жертву.

Снова и снова задавая себе один-единственный вопрос и не находя ответа, Флора хранила свою любовь и проклятый доспех долгие годы. Потребовались десятки лет, сотни исхоженных дорог, чтобы смириться. Но забыть о горечи зимнего утра, о гневе, обречённости и предчувствии смерти в глазах императора Мидланда было не в ее силах.

Но когда явился Ястреб Света и нити судьбы снова сплелись в тугой клубок, Флора почувствовала, что подошло ее время. И еще – что в душе наконец воцарился покой: те, кто оказался избран на этот раз, пошли наперекор судьбе и, возможно, не были обречены.

7.

Он пришёл к ней уже не как человек. Перерождённый в нечто новое, ужасное и великолепное, Рыцарь-Череп на коне-скелете в стальной сбруе появился перед её домом.

В густеющих сумерках источали бледное сияние светлячки. Флора слетела по ступеням, не чуя ног. Остановилась на миг в смущении. Он протянул к ней руки, с нечеловеческой силой поднял и усадил перед собой.

В тёмной глубине его глазниц светящиеся точки печально дрогнули: он просил прощения. Флора не сказала ничего, лишь нежно прикоснулась к костяной скуле – по-прежнему любя и сожалея. И радуясь встрече.

6.

Флора не видела случившегося своими глазами, но ей рассказали птицы, звери, рыбы и духи, и сама земля, омертвевшая после пира пришедших из глубин астрального мира тварей.

Императрица должна была родить на исходе октября, к возвращению императора из похода. Но ребёнку оказалось не суждено прожить свою жизнь: четверо тварей, явившись из бездны, поглотили и мать, и дитя.

О том, что было дальше, духи шептали едва слышно: то, что совершил император, ужаснуло даже их, беспечных детей стихии.

Это была Рука Бога, сбивчиво шелестели сильфы, Гейзерих разгневал их: слишком удачливый, слишком дерзкий, он исполнил свою мечту, не принося жертвы, ему незачем было использовать бехелит. Да, став императором, он потерял тех, кем дорожил больше всего, но от подлинного отчаяния его удерживала новая надежда: юная супруга и не рождённый наследник.

И когда их не стало, в ужасе говорили духи, император, оставшийся совершенно один на вершине мира, обезумел. Алый бехелит обагрился его кровью, и пришел час великого Затмения.

– Пожертвуй, – предложили Апостолы, – пожертвуй тем, что тебе всего дороже, и ты вернешь то, что так жаждешь вернуть.

И, ослепленный горем и яростью, не забывший обиду, Гейзерих решился. Он винил Флору в предательстве, в том, что она предпочла свободу и сманила за собой единственного друга императора, которому он доверял, как себе. Но Гейзерих по-прежнему любил ее больше всего на свете.

– Жертвую, – сказал он. – Я жертвую.

Каменный пальцы огромной длани сомкнулись вокруг императора, а когда разжались снова, это был уже не он.

Только Гейзерих не знал себя самого: дороже всего ему были не Флора, не Зодд и, уж конечно, не молодая супруга.

Главным сокровищем Гейзериха было его детище – драгоценная молодая империя.

Флора бродила на пепелище среди раздробленных, клеймёных черепов, небо над ней прогибалось под тяжестью туч и чернело близкой грозой, а она всё искала осколки проклятого доспеха, который когда-то подарила императору.

Великое Торжество, великое Сошествие, великий грех стремившегося к вершине короля, думала она. Гадала: могла бы изменить хоть что-нибудь или же предопределённое всегда свершится?

Все духи мира были не в силах дать ей ответ, но Флора у них и не спрашивала. Ей пришлось проглотить эту горечь: если любишь кого-то так сильно, выбора нет.

5.

Зодд ушёл сразу после венчания.

Флора ждала его у ворот, опираясь на свой неизменный посох. Блеклое, хрустально-прозрачное утро не обещало солнца. Причудливо искаженные тени лежали на нетронутом снегу – длинная, похожая на гриб из-за широкополой шляпы тень Флоры и широкая – Зодда.

Они не поздоровались, не заговорили. Молчали и потом, бок о бок идя по хрустящему снегу, а после – по обкатанным, скользким, обледенелым булыжникам торгового тракта. Зодд был хмур и задумчив, Флора слушала мир, смотрела на бывшего уже генерала великой армии и не знала, радоваться ей или плакать. Прощание с Гейзерихом было тяжелым: тот не кричал и не метался раненым зверем – он стоял у окна, будто разглядывая внутренний двор, но скулы у императора побелели от ярости.

– Так надо, – сказала ему Флора. – Ты сам выбрал свой путь... мой старый друг.

Она не была в обиде на любимого короля за скорую свадьбу, не сердилась и на принцессу, наследницу павшего врага, — юную и испуганную, прекрасную, как первоцвет, тихую и уже почти влюблённую в могучего императора. Флора запоздало злилась на саму себя, ей было горько за свое молчание, за ожидание неведомо чего, за глупое бездействие.

– Зодда тоже уговорила ты, – вместо ответа процедил Гейзерих – таким тоном, что слова прозвучали как отборная брань.

Флора кивнула: да, она говорила с Зоддом, и тот согласился, что не может оставаться во дворце, потому что теперь, когда король стал императором, решил взять законную жену и прекратить бесконечные войны, ему больше не было места рядом со своим сюзереном. На поле боя и в походе они были равны: стрелы и мечи не видят разницы между королём и простым солдатом. В мирной жизни разделявшую их пропасть было не преодолеть. Такой человек, как Зодд, не мог с этим смириться.

Гейзерих больше не сказал ничего, но, когда на краткий миг их взгляды всё же встретились, Флора увидела в его глазах, за яростью и злобой, прежнюю любовь.

4.

В те времена церковь Ястреба еще не приобрела большого влияния, её последователи собирались в потайных пещерах или в домах за закрытыми ставнями. Духи природы обитали всюду – в реках, морях, горах и лесах, а ведьмы слушали и передавали их слова людям, лечили и заклинали. Они говорили на дощатых подмостках многолюдных площадей, под золочёными сводами дворцов, в тесных хижинах бедняков, они говорили – их слушал и простой люд, и дворяне, и порой им поклонялись, почти обожествляя.

Отношения между знатью и ведьмами, заходящие дальше редких визитов, не одобрялись, но никто не посмел бы упрекнуть в таком короля. Потому двор шептался за спиной Флоры, однако в лицо молчал.

Флора все понимала. Это её устраивало.

А потом появился бехелит.

Их с Гейзерихом встречи становились всё более редкими. Король пропадал в походах и на военных советах, а Флора с тревогой и сожалением наблюдала за ним издалека, выжидая. Нити судьбы сплетались в ажурную тонкую сеть, липкую, обволакивающую нежнее тончайшего шёлка, стягивающую крепче цепей. Король запутался, как муха в паутине. Ему снилось: враг ведёт свои войска в бой. В лязге доспехов, в бряцании оружия, в гомоне людей и ржании лошадей Гейзериху чудилось змеиное шипение, и он опускал забрало, возглавляя бесчисленные отряды, его конь топтал копытами землю, галопом устремляясь вперед. Сон продолжался.

Гейзерих не знал, что уже попал в плен, ему казалось, он ступень за ступенью поднимается вверх и становится всё ближе к исполнению мечты. Взбираясь к трону империи, Гейзерих окружал себя преданными людьми, готовыми завоевать любой город, взять самую неприступную крепость, поставить на колени весь мир, если прикажет король.

Генерал Зодд, командир ударного отряда, был сильнейшим из воинов его армии. Флора сталкивалась с ним не раз и не два, и это были непростые встречи: воин с презрением относился к магии, Флора же видела печать предопределённости на его челе. Она знала, что Зодд стал особенным для Гейзериха – близким другом, верным соратником. Тем, кто годится для жертвы.

Зодд был обречён на смерть не на поле боя, а в клыках Апостолов, и не в ведьминых силах было его спасти. Странно, но сама Флора, возлюбленная императора, не чувствовала на себе роковой печати. И это была еще одна причина во что бы то ни стало попытаться уберечь Зодда от страшной участи.

3.

Тревога и огорчение, первая трещина на безупречном зеркале их любви: алый бехелит на шее короля – мигающие глаза и перекорёженный рот, нос с жадно расширенными ноздрями, иногда со свистом вбирающими воздух. Диковинный плод, поглощающий золотые солнечные лучи и жемчужно-белые лунные, в паутинно-тонких трещинах, похожих на сосуды сердца, зловещий ключ, отпирающий врата из мира людей в бездну. Обещание власти владельцу и смертельной беды всем, кто ему дорог.

Флора гладила могучие, покрытые шрамами плечи короля, трогала кончиками пальцев витую нить шнурка, удерживающего бехелит, и напевала песню о висельнике, зовущем свою возлюбленную. Гейзерих слушал её и, возможно, ждал, что Флора заговорит об амулете, но она не сказала ничего, понимая, что жаждущего власти не остановить никакими предупреждениями, никакими пророчествами. Предопределённое не изменить человеческими силами: рыба, выпрыгивающая из воды, не обратит вспять течение реки.

Флора была уверена в надвигающейся беде: Гейзерих одерживал победу за победой, к исходу второго лета с появления бехелита покорив три соседних королевства и не потерпев ни одного поражения.

Их любовь по-прежнему была сильна, но её зеркало покрывалось трещинами – и в конце концов разбилось на мелкие осколки, и всякий, кто оказался рядом, погиб. Если их любовь была магией, то – не доброй.

2.

Ведьмы взрослеют рано. У Флоры были учителя древние, как мир, чудесные, как само ведовство, и мудрые. Будучи совсем юной, она верила, что можно накормить голодных, вылечить больных, утешить страждущих, спасти умирающих и даровать надежду всем нуждающимся. Но, быстро разочаровавшись в своих устремлениях, поняв их тщетность, Флора решила: нужно делать то, что должен, в меру своих сил меняя мир. Именно поэтому она присоединилась к армии короля Гейзериха. Власть и сила всегда идут рядом: у Гейзериха была власть, у Флоры – подлинная сила, они были созданы друг для друга, как небо и земля в начале времён.

Но сам Гейзерих никогда не верил в справедливость: он жил войной и упивался битвами, но его желанием, его сокровенной мечтой было под своей рукой объединить весь континент. Он считал, что достигнуть процветания может лишь единое государство, во главе которого – великий человек, стоящий так крепко, как только может стоять победитель на трупах своих врагов.

1.

До того, как Флора окончательно присоединилась к войску короля, они виделись нечасто.

Она путешествовала по всем дорогам от Южных морей до Северного края и редко являлась в столицу, но у Гейзериха был почтовый сокол, а у Флоры – все птицы мира. Они обменивались письмами – шуршащим пергаментом со словами, отливающими золотистым чернильным блеском. Позже приходил черёд встреч, и они смеялись, пили вино и танцевали, и проводили ночи в одной постели. Их свидания были короткими, потому что у короля много дел, а у ведьмы много дорог впереди, но ворота дворца и полог походного шатра всегда были открыты для Флоры, а все тайные тропы вели Гейзериха в дом доброй подруги.

У них могло бы быть блестящее, одно на двоих будущее, если бы только в руки Гейзериха не попал алый бехелит.

Если бы Флора была чуть менее ведьмой, а Гейзерих – чуть менее королём.

0.

Когда-то их сердца стучали в унисон. Давным-давно они любили друг друга.

Это была не та любовь, о которой поют в легендах – не ведающая границ, рушащая любые стены страсть. Она была тиха и светла, смогла пережить все потрясения и разлуки, продлиться годы и века – и никогда не умереть.

Флора — тогда её звали чуть иначе, немного мягче, немного напевней, но важно не имя, а только история, — любила Гейзериха, владыку Империи, когда он ещё не был императором.
Когда он был человеком.

@темы: Берсерк, ФБ, мои тексты

---

Драбблы

Высокого рейтинга драббл у меня вышел только один, но он мне очень нравится. Канонный Исидро раздражает, а вот такой - вполне интересен.
Изначально я пытался написать постельную сцену, но ни порно, ни слеш у меня не выходят.

Название: Тихая гавань для последнего героя на земле
Автор: Шерра...
Бета: Китахара, Laora
Размер: драббл, 970 слов
Пейринг/Персонажи: adult!Исидро/Гатс
Категория: слэш
Жанр: общий
Рейтинг: R
Краткое содержание: Кто останется, когда всё закончится?

Читать

1.
Однажды Исидро понял, что вырос.
Гатс же постарел: его волосы побелели, как снег, шрамы и не единожды сломанные кости ныли на непогоду, колени хрустели, когда он вставал, а Драконобой пятый год пылился в сарае вместе с проклятыми доспехами.

Это было странно. Исидро привык, что Гатс незыблем, как скала, столь же вечен и надёжен. Силён. Бессмертен. Он – воин, он – герой.

Глядя на свои крепкие руки, полные силы, Исидро ощущал, сколько времени прошло и сколько отметин оставила жизнь на них обоих.

(На самом деле шрамов у него совсем немного – не больше десятка, и все мелкие, почти незаметные. Только один на всё плечо – от скользящего удара Грюнбельда. Этот шрам – предмет его тайной гордости).

2.
Они живут в старой кузнице далеко от деревень и городов. После гибели Гриффита от рук Каски Гатс был сам не свой, бродил из угла в угол, в глазах у него плескались тоска и безумие, и тогда Исидро почти заставил его уйти прочь из разрушенной Фальконии.

(Это было как надеть ошейник на пса и повести его за собой: главное – не сомневаться в себе, не дать повода усомниться ему).

Они пришли к полуразрушенной кузнице и долго разбирали камни, а потом отстроили её заново. Гатс снял доспехи, поставил Драконобой к стене. И с течением лет безумие Чёрного Мечника ослабело, хотя и не сгинуло совсем. Порой он застывал, как изваяние, будто его сковало льдом по рукам и ногам, и смотрел в пустоту, погружённый в себя. Он мог сидеть так дни напролёт, не обращая внимания на холод, голод, нужды тела и мир вокруг. Зверь медленно пожирал его изнутри.
Исидро это злило даже больше, чем последний разговор Гатса с Каской, когда они разругались насмерть, а потом взъерошенная Каска сказала Исидро: «Береги его».

«Ты – единственное, что у него осталось», – додумал он тогда. Потому что с ними больше никто не пошел – все были слишком заняты. Они строили новый мир на обломках старого: охотились за разбежавшимися Апостолами, успокаивали народ, лечили раненых и хоронили мёртвых.

Никому не было дела до Гатса, хотя без него, человека, который ослабил Гриффита, пробил защиту бога на земле, случилось бы новое Сошествие – кровавый пир, красные реки, черные небеса.

Всем было плевать. И только Исидро – нет.

(Только не на Гатса. К демонам мир, к демонам руины, Гатс не должен умереть, кто угодно – только не он).

3.
Он тормошил Гатса, заставляя подниматься утром с постели, требовал себя учить. Он делал всё, чтобы тот не угас, и добился своего. Постаревший, усталый Гатс продолжал жить и всё реже впадал в равнодушное оцепенение. Хотя прошлое и не оставило его, оно больше не подводило к краю, зверь задремал на дне души, чтобы больше не проснуться. Его время ушло.

А Исидро тренировался, тренировался и в один из дней понял, что ему надо уйти. Пройтись по миру, увидеть старых друзей, Апостол задери, просто развеяться. Не смотреть на Гатса, не видеть его безграничную усталость и наступающую старость.

Он бы остался, если бы Гатс попросил. Но Гатс не сказал ничего. Он принёс доспехи – не проклятые, обычные, – и меч, рассказал, что следует делать справному наёмнику.
Всё – негромким, монотонным голосом. Впору обидеться, но Исидро впервые ощутил что-то вроде чувства вины.

(Он почти передумал, но потом плюнул и ушёл ранним утром, когда трава была в росе, как в жемчугах, и плыл по низинам молочный майский туман. Он оглянулся: Гатс вышел на крыльцо и смотрел ему вслед, и от этого стало тепло на душе и немного тоскливо).

4.
Мир был неспокоен, похож на огромный котёл Нганга, в котором варились заживо люди, волшебные твари, духи, демоны, Апостолы, боги. Исидро чувствовал себя как рыба в воде: это была его стихия, то, чем он жил и дышал. Дороги, битвы, где ты сам за себя и никто тебе не друг, и всюду – кровь, пот, искалеченные тела.

После боя – осознание, что ты жив, а все они мертвы, их тела обдерут свои же, сняв всё ценное, и падальщики устроят пиршество, а в конце будет только эта жирная, влажная земля, и кости источат могильные черви, и не будет ни славы, ни памяти.

А ты – ты дышишь, ты смеёшься, и обнимаешь тёплую девку, и задираешь ей платье, суёшь член в её влажную щель и сжимаешь в руках упругие сиськи, ты жив, жив, жив.

Исидро часто гадал: что чувствовал Гатс после боя? Что делал он, о чём думал? Хотелось бы знать.

(Исидро восхищался Гатсом, его восхищение граничило с влюблённостью, когда объект любви прекраснее всего на свете. Он не желал признаваться себе: да, это не просто забота ученика о мастере, младшего о старшем, нет, совсем нет.

Единственное, что могло бы послужить утешением: эта любовь не имела ничего общего с похотью, влечением тела. Исидро любил Гатса, заботился о нём и поддерживал его. И хотел знать, что нужен Гатсу).

5.
Исидро странствовал почти полтора года. Он встретил всех, кто был с ним в путешествиях, увидел, как они изменились. Он говорил с ними и понимал, что время повлияло на их мысли и взгляды. Он сражался и убивал. Кровь заливала его меч по рукоять, а доспехи покрывались вмятинами и царапинами. Исидро видел, как казнили Апостола: со звероподобной твари заживо содрали шкуру, обнажив кровоточащее мясо, сокращающиеся мышцы и желтоватый жир, визг стоял над всей площадью, и люди смотрели, не отрывая взглядов.

Мир изменился. Раньше Апостолы пожирали людей, теперь люди пытали, резали и мучили Апостолов.

Шкуру зверя пригвоздили к стене города в устрашение прочим тварям.

(Исидро был рад, что Гатс не видел этого. Раньше сражения с Апостолами были не казнью, а битвами).

6.
Мир изменился, изменились люди. Исидро понял: всё идёт своим чередом. Он вернулся домой на исходе осени, когда огромные звёзды сияли с небес, и, почуяв донёсшийся с ветром дым, ускорил шаг. Кончился лес, и показалась кузница.

Бесшумно отворилась дверь, и на фоне освещённого проёма появился Гатс. Встал на крыльце, безумно похожий на себя прежнего, на Черного Мечника.

(Исидро так казалось лишь миг, потом наваждение рассеялось, и Гатс стал его Гатсом – седым, постаревшим, усталым. Героем, отошедшим от дел, потому что его время ушло.

«Я вернулся, – сказал ему Исидро и крепко обнял. – Я дома»).

@темы: Берсерк, ФБ, мои тексты

---

Второй пошёл

Название: Сказка со счастливым концом
Автор: Шерра...
Бета: Китахара
Размер: мини (2 202 слова)
Пейринг/Персонажи: Розина/Джилл
Категория: фемслеш
Жанр: ангст, драма, романтика
Рейтинг: R
Краткое содержание: Джилл сбежала из дома гораздо раньше.
Примечание/Предупреждения: ООС, AU; кошачье золото – пирит.

Читать

0.
Довольно сложно сказать, с чего началась история Розины. Была ли она выбрана с самого рождения, или же это мир сделал её такой – пригодной для превращения в чудовище. Возможно, и то, и другое, или же всё сразу.

Тяжёлый труд с утра до ночи, ругань и побои, снова ругань и снова побои – всё это ломало и корёжило, однако у Розины была Джилл, которая мучилась не меньше, чем она сама. Они были вместе – как два деревца, растущие рядом. Их не могли сокрушить даже сильнейшие бури, только согнуть на время, но не сломать. Молодая сила в телах и душах. После каждого скандала, после всего они поднимались вновь и вновь, цепляясь друг за друга.

А потом стало совсем невыносимо, и Розина решилась. «Я пойду искать эльфов, – сказала она. – Я знаю, что они существуют! В Туманной Долине! Ты со мной?»

Может быть, Джилл хотела бы пойти с ней, на самом деле хотела, но всё же осталась. В крепком каменном доме, в родной деревне, где всё знакомое и привычное. Не то, что таинственный и зловещий лес, полный зверья. В этом лесу легче лёгкого сгинуть, если сойти с проверенной тропинки. Там вязкие болота и бездонные трясины, слепые озёра с тёмной водой, которую нельзя пить, там исчезнешь без следа – не найдут и костей. Но где-то там прекрасная, окутанная легендами долина эльфов. Розина решилась и не хотела отступать.

Джилл не верила в сказки со счастливым концом. Именно поэтому и попыталась остановить Розину – та обиделась и не разговаривала с ней весь день. А потом ночью постучала в ставни Джилл. Был страшный ливень, вода хлестала, как плети, Розина стояла в одной ночной рубашке, липшей к телу, вся в синяках и кровоподтёках, но улыбалась, как никогда, и чувствовала себя счастливой, потому что отступать было поздно и некуда. «Я ухожу, – произнесла она. – Мои сокровища… Они теперь твои. Дождись меня». И она ушла, чтобы больше не вернуться, никогда не взять Джилл за руку, не увести её на речку, в поле, в ещё сотню мест для веселья и объятий. Она сошла с тропинки, и лес поглотил Розину без следа.

*****
Джилл впервые почувствовала себя совсем одной в этом мире, где больше не осталось света, тепла и дружбы, зато были беспомощная мать и вечно пьяный трус-отец, тяжёлые шаги в коридоре и вонь немытого тела, запах семени, зуд и боль от разрывов в потайных местах.

Однажды она всё же пришла к родителям Розины. Мать казалась убитой горем, а отец, похоже, радовался исчезновению нелюбимой дочери. Он позволил Джилл взять игрушки Розины, которые уместились в маленькой деревянной коробке.

Среди разноцветных камешков и обломков речных ракушек, кошачьего золота и соломенных кукол, среди безделушек, ценных лишь своей историей для двоих детей, Джилл не нашла только одного – зелёного камня с человеческим лицом.

1.

Когда Розина пришла в Туманную Долину и поняла, что она давно покинута эльфами, солнце почернело, а от земли до неба проступили кричащие не то в агонии, не то в экстазе лица. Сотня чудовищ встала вокруг, а Розина сжимала плачущий кровью камень и не знала, что ей делать: бежать сломя голову или остаться на месте. Потом земля (лица, кричащие лица, как бесчисленное множество отрубленных голов) вдруг дрогнула и начала подниматься вверх, обретая форму гигантской руки, и явились Ангелы.

Ей предложили: пожертвуй. Они пообещали: ты станешь сильной, ты сможешь защитить себя. Розина обернулась и взглянула вниз. Внизу была мать, воющая от ужаса, и скулящий отец. Мать держали за руки и ноги чудовища, как будто готовили к четвертованию, отца придавила хвостом полуженщина-полузмея.

Розина не думала ни о чём, когда сказала:

– Жертвую.

А потом спросила себя: ты действительно хочешь? Стать одной из них?

И, упав во тьму, пролетев гигантскую воронку до самого сердца мира, Розина заглянула в бесчисленное множество глаз Идеи Зла, а после обрела крылья и уверенность: она сделала всё правильно.

*****
В этот день Джилл пошла за водой к дальнему колодцу. Нацепила ведро на крюк и опустила вниз, ухватилась за рычаг… и увидела, как далеко-далеко на горизонте небо чернеет, будто на деревню движется гигантский смерч. Она застыла, попыталась крикнуть, но крик застыл в горле. Она только смотрела, а потом, поняв, что тьма не движется, с трудом подняла ведро, наваливаясь всем телом, чтобы провернуть тяжёлый ворот.

Когда земля вздрогнула и издалека будто донёсся торжествующий вой сотни чудовищ, Джил от неожиданности расплескала половину воды. Ей пришлось возвращаться, а дома отец с силой врезал ей костылём в живот. «За то, что ползаешь как муха», – сказал он. В эти мгновения, судорожно хватая ртом воздух, Джилл больше всего хотела, чтобы он мучительно сдох. Чтобы нашёлся кто-то достаточно сильный, способный убить, отомстить за все страдания, которые причинил ей и матери этот воняющий перегаром свин. Чтобы он визжал перед смертью, чтобы обделался, сдох в собственном дерьме и моче. Если бы только она могла…

Джилл поднялась и пошла на кухню, чтобы помыть посуду.

2.
Они созревали, как плоды. В больших круглых коконах, свисающих с потолка пещеры, дремала новая жизнь, её будущие друзья. Бледные, немного похожие по цвету на кожу утопленника, коконы были мягкие и влажные на ощупь, и запах от них шёл странный, не неприятный, но и не из тех, что можно назвать благоуханными. Если лизнуть – на языке оставался солоноватый привкус, как от сырого мяса с кровью. Розина любила сырое мясо. Особенно с кровью. Сырое и ещё горячее. Её друзья тоже любили.

Внутри коконов порой вспыхивали желтоватые отблески, и тогда становилось видно, как движутся будущие пиркафы. Если долго наблюдать, можно было проследить, как изменяются их тела. Что отрастает первым – венчик с усиками на лбу или крылышки на спине. Увидеть, как спину покрывают ребристые наросты и появляется пушок на шее. Как они становятся такими же свободными и крылатыми, как сама Розина.

Это завораживало. Лучше – только долгожданное рождение. Когда сбоку кокона прорезалась щель – всегда на месте, где показываются крылья, в родовой слизи являлся на свет их новый друг. Они всегда кричали при рождении, но кричали счастливо. Розина брала на руки каждого новорожденного, как мать берёт младенца, и помогала вытереть слизь, выпрямить усики и расправить крылышки. Они взлетали почти сразу.

Их стало очень много. Розина думала, что маленьких детей в деревне почти не осталось. Стоило ли доверять подросткам, взять их в игру? Или же настало самое время отправиться дальше?

В этот день её нашла Джилл.

*****
Любому терпению наступает конец. Джилл сбежала из дома в лес, сошла со знакомой тропы в зелёную тьму, отправилась в Туманную Долину. Она искала Розину в детской, безумной надежде, что та жива. Ведь разве не появились после её исчезновения эльфы? Разве не вера Розины породила их? Джилл убеждала себя: да, так и есть. Розина среди них. Розина будет рада ей.

Твердила про себя, как молитву, пока пробиралась сквозь бурелом, по усыпанной прелыми листьями влажной земле, когда брела по выжженным пожарами пустошам с деревьями чёрными, точно уголь, и ветвями искривлёнными, будто сломанные пальцы. Закат залил небо кровью, и сумерки стремительно упали на землю, и стало темно, когда Джилл выбралась на берег озера. Безмятежная вода отражала темнеющее небо и тонкий, как золотой волосок, месяц. Туман плыл над зеркальной гладью, над уснувшими кувшинками и камышами.

Джилл побрела по берегу. Её трясло от холода, и сводило от голода живот. В голову закрадывались дурные мысли, и страх сжимал сердце холодной рукой: ты здесь пропадёшь, сгинешь, как Розина, кости которой никогда не найдут, ты…

Она услышала невнятный шум, а потом увидела стайку крылатых человечков, которые бросали друг другу маленький круглый предмет. Замерла, заворожено глядя.

В тумане появилась тень во много раз крупнее прочих, и раздалось хлопанье крыльев, как от гигантской бабочки. Розина, величаво спланировав над водой, опустилась рядом с Джилл. Она протянула руку – Джилл зажмурилась – и посадила лягушку ей на голову. И рассмеялась.

3.

Розина была рада Джилл. Она обнимала её и гладила по плечам и худой спине, трогала родинку на шее, проводила пальцем по синей жилке, чувствуя быстрый-быстрый пульс. Джилл что-то говорила, почти тараторила. Розина её не слушала. Она думала, что у неё наконец-то появится настоящий друг, такой же большой и сильный, как она, и они вместе всегда и не расстанутся ни за что на свете.

Розина подняла Джилл на руки, расправила крылья и взлетела. Джилл схватила её за шею и держалась так весь полёт, а в глазах её были восторг и счастье.

*****

Глаза Розины были тёмные и жестокие, а мех на шее и плечах мягче пуха, нежнее бархата. Она крепко прижимала Джилл к себе, и они летели – могучие крылья бабочки рассекали воздух, небо над головой было как в алмазах, и казалось, что до облаков легко достать рукой. Джилл задыхалась от нахлынувших чувств и цеплялась за Розину. Рози, господь наш Ястреб, ты жива, ты теперь со мной, дорогая Рози, как же ты изменилась, но мы же всё ещё друзья?

Они опустились не то на маленькую поляну, не то просто на прогалину между деревьев.

Коконы свисали с потолка пещеры, белесые и бугристые. Джилл принюхалась. Пахло странно: горькой солью, чёрным мускусом, топлёным маслом.

Джилл посмотрела на ближайшие деревья и заметила нечто, похожее на колонию древесных грибов, чёрных, как смола.

Розина радостно развела руками и сказала:
– Это место, где рождаются новые пиркафы. Правда, красиво?

Джилл не могла согласиться. У неё вдруг пересохло в горле. Стало страшно.

В этих коконах? Склизких на вид, источающих непонятный запах, – они рождаются?

Разом стало понятно, зачем эльфы похищали детей. Джилл сглотнула.

В душу закрались сомнения: может быть, это не так страшно? Розина выглядела очень довольной и живой. Пиркафы – тоже. Хоть они и пугали до полусмерти.

Розина села перед ней на корточки и спросила:

– Ты согласна остаться, Джилл? Стать одной из нас?

4.
Когда Джилл кивнула, Розина радостно обняла её и поцеловала в губы. Её наполняла искренняя радость. Она схватила Джилл за запястья и подтащила к пустому, приглашающее распахнутому кокону, похожему на женскую щель после тяжёлых родов. Розина помнила, как собственноручно лепила этот кокон и все другие: ей пришлось натаскать много тел с затмения и из ближайших деревень, опустошённых разошедшимися Апостолами. Это заняло несколько недель. Но когда тяжёлый труд был закончен и тела оказались плотно уложены, – так, чтобы не было просветов, – Розина осыпала их своей пыльцой. Через пару дней они образовали клейкую массу, из которой она вылепила коконы и подвесила их к потолку. Первое время в них ещё попадались не рассосавшиеся полностью глаза, пакля волос, зубы и пластины ногтей, а в местах, где тела срастались между собой, виднелись швы.
Но теперь коконы были идеальны. В самый раз для Джилл.

Джилл отступила назад, когда створки раскрылись ещё шире, обнажив влажное красное нутро. Поэтому Розина просто взяла и втолкнула её в кокон. Только раздался вскрик – и щель тут же срослась.

Кокон конвульсивно содрогнулся и замер.

Розина блаженно улыбнулась.

*****
Джилл не помнила, каково это – перерождаться. В самом начале, когда она оказалась в темноте и масляный запах забил ноздри, она кричала. Потом же, разом обессилев, замерла, а после незаметно для себя погрузилась в сон. И в этом сне видела всё: жадную, от неба до земли тьму, и жертв, и чудовищ, и Ангелов с душами демонов. Всё стало как на ладони: вот с чего началось – с человека и его желаний, и закончится всё человеком и его желанием, ради которого не жаль и целого мира. И судьбы их уже предопределены, ведь всё завершится в святом городе с белыми стенами и чёрной сутью, где человек тьмы сцепится с человеком света, где их всех поглотит небытие.

Она плыла в бархатной темноте и блаженном сне, будто возвратившись в материнскую утробу, где нет ни печали, ни тоски, только безмятежность и счастье столь абсолютное, что просто невыносимо.

Когда кокон разошёлся и беспощадный свет ударил ей в лицо, Джилл закричала так, как не кричала никогда, враз забыв все свои сны и утеряв знание, став беспомощной и слабой, гораздо слабее, чем была прежде.

5.
Они были счастливы вместе – рука об руку, крыло о крыло, не расставаясь ни на миг, думая друг о друге каждое мгновение. Джилл была слабее Розины, но её антрацитовые крылья поднимали лёгкое тело в воздух быстрее, чем у более неповоротливой и медлительной подруги. Но всякий раз в шуточной борьбе Розина прижимала Джилл к земле, наваливаясь сверху. Они целовались и гладили друг друга, обнимались, прижимались так сильно, что становилось больно. Им было одинаково хорошо всюду – что в полёте над деревнями, разбухшими от крови и мёртвой плоти, где в живых оставляли лишь детей, чтобы пиркафов стало ещё больше, что в тишине и покое Туманной Долины, где молочная дымка покрывала всё круглый год. Розина не жалела ни о чём, как и Джилл. Правда, та порой замирала, ощутив смутные отголоски далёких сражений, нечто, способное разрушить их край, лишённый зла и боли. Они учились ценить каждый прожитый миг, драгоценный, как алмазы чистой воды.

К концу года в их светлый дом пришла беда.

*****
Когда человек поджёг лес и уничтожил любовно вылепленные ими коконы, Розина обезумела – хоть Джилл и пыталась её остановить. Он страшно ранил Розину, этот клеймённый убийца, который должен был умереть ещё при великом Затмении. Джилл возненавидела его всей душой и прокляла, потому что он пришёл в их дом, убил их друзей, уничтожил всё.

Джилл сжимала в объятьях окровавленное, чёрное от гари тело Розины, баюкая её. Прошёл дождь, лес остывал после пожара. Темнота обнимала их, и прелые листья стали сырой постелью. Были лишь запах горелого, духота и горячая земля, тишина – и ни дуновения ветра. Лес окутал их со всех сторон, и в нём, как в коконе, легко было притвориться, что эта разруха – всего лишь сон.

– Когда ты выздоровеешь, мы отправимся в Фальконию, – прошептала Джилл на ухо Розине. – Там царит Ястреб, и под его крылом мы будем счастливы ещё больше, чем прежде. Слышишь меня?

Розина ничего не ответила, будто крепко спала. Джилл убрала свесившийся ей на лицо усик и прислушалась.

В тишине звучали тяжёлые человеческие шаги.

@темы: Берсерк, ФБ, фемслеш, мои тексты

---

Я таки созрел

ФБ-шные тексты.

Название: Светлые дни, ласковые ночи
Автор: Шерра...
Бета: Китахара
Размер: миди, 4583 слова
Пейринг: Каска/Гриффит, Гриффит/Гатс, Джудо/Каска
Категория: гет, слэш
Жанр: ангст, дарк, романтика
Рейтинг: R
Краткое содержание: Счастье одного – безумие другого.
Предупреждения: сквик
Примечание: «Sero venientibus ossa» –«Поздно приходящим – кости»; «Exitus letalis» – смертельный исход.

Читать

1.
Всё хорошее в жизни подарил ей Гриффит. Каска не забывала об этом ни на миг, и поэтому через несколько дней после того, как они пересекли границу, собрала все свои немногочисленные вещи, лекарства и бинты для Гриффита и, сев на козлы повозки, тронула поводья. С Джудо она переговорила, ещё когда вернулся Рикерт, – он согласился с ней, хотя и неохотно. А вот разговор с Гатсом вышел тяжёлый, долгий и неприятный до дрожи. Гатс не хотел уходить, не хотел оставлять ни её, ни Гриффита, но Каска была упряма и знала, что должна сделать. Она забрала Гриффита и ушла так далеко, как только могла, запутала следы и тихо осела в глухой деревушке у старого тракта. Некогда посёлок был большим и шумным, но по указу короля проложили новую дорогу, и в гостиницы и трактиры пришло запустение. Урожаи сокращались год от года, рыбы в реке почти не осталось, в лесу повывелась дичь, а опустевшие дома слепо пялились заколоченными окнами. Ночами разболтанные ставни хлопали на ветру, скрипели уныло и болезненно, навевая мысли о сырых подземельях и каторжных рудниках – меньшем, что сулил закон за укрывательство государственного преступника. И сажание на кол – за его похищение. Страшная, грязная, долгая казнь. Некоторые жили ещё день или два после того, как заострённый кол входил в их внутренности. Агония длилась и длилась, а вороны выклёвывали глаза и вырывали куски плоти из ещё живого тела. По сравнению с этим пеньковая верёвка да ближайший крепкий сук – милость.

Каска не боялась. За прошедший год страх в ней будто весь повывелся, вытек, как вода из разбитого кувшина. Осталась лишь усталость, тяжёлой ношей лёгшая на плечи, пригибающая к земле, и слепая вера в будущее. Когда Гриффит вернётся, всё сразу станет очень хорошо, думала Каска. Верила, и следом за ней верили – или хотели верить – все остальные.

Гриффит вернулся, но сломленный, искалеченный, весь перемолотый, будто побывавший между мельничными жерновами. С разорванными сухожилиями, криво сросшимися костями, с гнойниками, нарывами и язвами, с отрезанным языком и вырванными ногтями – он не был тем прежним, сияющим и великолепным. Его красота исчезла, белые волосы словно запорошил пепел, прекрасную кожу покрыли шрамы, он был уже не Ястреб – Ястребу сломали крылья, у него отобрали мечту, его втоптали в грязь. Огонь потух, и не осталось ничего, кроме чёрных углей и тяжёлых воспоминаний.

Каска заняла дом на отшибе, обзавелась новой одеждой и бельем, запаслась едой и лекарствами. Не торгуясь, купила козу и кур – для начала. Гриффиту нужна была пища, которую он смог бы переварить. Каска привезла с собой походную посуду, – котелок, миску и ложку – но купила новую утварь, готовила и кормила Гриффита по утрам и вечерам с новой ложечки. Ежедневно Каска меняла его повязки и втирала в иссохшую, почти старческую кожу мази, осторожно касалась рубцов и шрамов, промывала гнойники.

Для народа Гриффита заточили в тюрьму за измену Мидланду. Якобы блистательный освободитель оказался предателем, снюхался с Тюдорами и собирался обменять присягу на телегу золота. И кто-то в это верил, но большинству было понятно, что это всё чушь собачья. Только вот король совсем сошёл с ума и за простое упоминание имени сиятельного командира Ястребов можно было лишиться языка или даже головы, и если бы не смелые люди, которые помогли им... Каска стискивала зубы, когда Гриффит вздрагивал и со всхлипом втягивал воздух, если она по неосторожности причиняла ему боль. Он никогда не вскрикивал, не делал ни одного лишнего движения, не пытался с ней заговорить, но Каска читала его гораздо лучше, чем кто-либо. Она была с ним так давно, что потеряла счёт времени, и слишком долго любила его, чтобы не научиться угадывать, что он чувствует по дрожи и тихим вздохам. И переживала его боль, как собственную.

У Гриффита было много шрамов, но самые глубокие остались на душе. Именно они причиняли гораздо больше страданий, и, в отличие от телесной, эту боль Каске было не под силу облегчить. Возможно, это удалось бы Гатсу, но Гатс ушёл.

Она устроилась помощницей и ученицей к местному сварливому кузнецу, работала от первых петухов до заката, с утра и вечером готовила для Гриффита, кормила его и ещё ухаживала за курами и козой. Уставала, но спасалась так от мыслей. Тяжёлая работа крестьянки была именно тем, что так нуждалась Каска, чтобы успокоиться, забыть о жизни на войне, в бесконечных походах и боях, забыть последний год, столь невыносимо трудный, будто её похоронили заживо, а сверху давила земля.

Но даже замотанность и усталость не всегда спасали: мысли становились слишком навязчивыми. Всё напоминало ей о прежней жизни: раскалённый зев горна – о закате в день взятия Долдрей, куриная кровь на чурбане – о крови на мече. Вид полевых цветов наводил на мысли о лепестках, падавших сверху, когда они въезжали в столицу как прославленные герои. Голоса деревенских девок были похожи на щебет дворцовых барышень. Облака в безмятежный день были подобны волосам Гриффита, голубое небо – его глазам, убаюкивающий шелест трав – его тихим словам, полным силы и убеждения. Порой, когда в кузне не было работы, она следила за коровами на пастбище, помогая старому пастуху. Каска прислонялась к дереву, надвинув соломенную шляпу на лицо, дремала и во сне видела бескрайнее поле, и тысячу коней отряда Ястребов, и реющие в небе знамёна. Просыпалась, смотрела на безмятежные морды с влажными носами. От коров неистребимо пахло навозом, они медленно бродили по лугу, щипали траву и пережёвывали жвачку. Никакой войны, никаких наёмников. Тишина и шелест травы. Каска чувствовала только облегчение. Тайная радость: всё кончилось. Каска действительно хотела бы быть мечом Гриффита. А ещё - его женщиной. Она бы пошла за ним в огонь и в воду, спустилась бы в бездну, но сам Гриффит не желал он неё ничего, кроме выполнения воинских обязанностей – ни больше, ни меньше, он не хотел, чтобы Каска стала его любовницей. Она бы согласилась и на одну ночь – только не было и этого.

Гриффит с лёгкостью променял Каску на Гатса, только его и хотел. Теперь же Гатс увёл остатки отряда в земли Тюдор или в Кушанскую Империю – Каска не спросила у него о планах, поспешно попрощавшись. До одинокой деревеньки на старом тракте вести долетали с опозданием во много недель. Но самым главным являлось то, что Гатс оказался за тридевять земель от Гриффита, Джудо тоже оказался далеко, Коркус, Пиппин, Гастон, Рикерт – все они ушли, Каска же была с Гриффитом, а Гриффит не мог её покинуть.

Её покрытые мозолями от меча руки не стали красивее или утончённее, они ещё больше огрубели, и теперь их было не отличить от крепких ладоней крестьянской девки, с рождения ухаживавшей за скотиной. Мускулы не уменьшились, а плечи даже чуть раздались – от труда в кузне, где одинокий мастер уже доверял ей несложную работу с железом. Волосы отрасли неожиданно быстро, Каска заплетала их в короткую косу, когда стояла перед наковальней, или убиралась в доме, или чистила хлев, или готовила. Она носила вёдра от дальнего колодца, где вода была чистой и прохладной, в отличие от всегда дававшего привкус глины ближнего. Мыла, готовила, стирала бельё на реке – её голова была забита сотней мелочей, а рукам всегда находилась работа.

Каска хлопотала, крутилась и вертелась: собирала ягоды и грибы в лесу, продавала их изредка проезжавшим мимо купцам, ездила в ближайший крупный город и покупала там лекарства, расчёсывала Гриффиту волосы, серые и ломкие, гладила по-прежнему запавшие щёки и порой позволяла себе прикасаться губами к его лбу, проверяя температуру. Больше всего она боялась внезапной лихорадки или заражения крови. Измученное тело могло просто не справиться с болезнью. Но до поры до времени всё обходилось, пока с севера не задули холодные ветра, а из-за реки не потянуло сыростью и зимним холодом. Тогда Гриффит – возможно, в один из тех дней, когда Каска, надёжно укутав в тёплый плащ, выносила его наружу, – не подхватил какую-то заразу. Тогда он заболел так, что едва не умер.

2.
Главным его грехом являлась жадность. Гриффит был жаден до жизни, до славы, до власти, до людей. Чёрная дыра в его душе – неутихающая страсть и тяга забирать, всепожирающая и неумолимая. Всё или ничего, половины не хватит никогда, на половину он не согласен.

Перед ним расстилался мир, полный возможностей. Мир, где он мог подняться к королевскому престолу, встать рядом с королём, а потом и сесть на трон – ведь владыка Мидланда уже стар, а его дочь мила, нежна и влюблена в отважного командира Ястребов. По левую руку станет Каска, верная тень, умелый военачальник, а по правую – Гатс, надёжный, как тысячелетние скалы, преданный, как пёс. Но скалы вдруг пошатнулись, волны прибоя подточили их так незаметно, что никто и не обратил внимания, а потом скалы рухнули – и даже Гриффит не смог их остановить, только держаться за вывихнутое запястье и слушать своё дыхание, скрип снега, удаляющиеся шаги.

Дыра в душе расширилась и почти сожрала его самого. Гриффит никогда бы не пришёл в покои принцессы, не поступил бы так неосмотрительно. Но тогда он потерял власть над собой, своим голодом и тоской, нарушил все мыслимые нормы и границы. И расплатился – всем, что имел. Рухнули в бездну пути и дороги, возможности, которыми манила улыбка принцессы, трон короля, власть над королевством, белый замок на холме – всё, всё, всё.

Кроме Каски, которая забрала его ото всех, своими мозолистыми руками, такими тонкими и хрупкими по сравнению с руками Гатса, меняла ему повязки, смазывала раны и причинила боль уже только тем, что смотрела с жалостью. Гриффит задыхался от безнадёжности, слушая разговор Каски и Гатса, каждое слово жгло сильней ударов плети, сильней раскалённого прута, прижатого к коже. Каска жалела его, Гатс хотел остаться с ним, Джудо – забрать, чтобы о нем заботиться, и это было невыносимо, как стыд и ярость, ненависть к миру, к самому себе, к Гатсу, к Каске, к Джудо.

Как любовь к Гатсу.

Гриффит не набросился на Каску, когда она вновь пришла к нему в повозку, чтобы сменить бинты, хотя это желание почти победило боль. Повалить на пропитанное потом и болезнью одеяло, взять силой, унизить, растоптать. Вернуть на то место, где она всегда была. Ниже. Слабее.

Гриффит не смог этого сделать. Отчаяние ещё не захлестнуло его с головой: хоть он уже и думал о самоубийстве, но страх смерти сковал его, заставил тело онеметь и ослабеть. Гриффит покорно позволил ей себя жалеть, капать на руку слезами и шептать глупости. А потом Каска завернула его в плащ и перенесла в повозку поменьше. Так легко, будто он был пушинкой. Положила на мягкие одеяла и накрыла плащом.

Забота Каски была хуже ножа и яда, разъедающего внутренности. Гриффит слушал цокот конских копыт и стук колёс по камням, и внутри у него что-то рвалось со звуком натянутой и отпущенной тетивы.

Часы, дни и недели летели, сменяя друг друга, как быстро перелистываемые страницы книги. Время шло. Ненависть, отчаяние, больная любовь слились, породив ядовитую химеру, и осенним промозглым утром, когда в окна заглядывал бледный серый рассвет, Гриффит понял, что умирает.

И обрадовался этому.

3.
Всё началось с сильного жара. Весь день Гриффит метался, сжигаемый изнутри огнём лихорадки, а потом затих. Его тело покрылось холодным потом, который пропитал простыни насквозь. Душный и тяжёлый запах болезни наполнил дом. Первое время Каска пыталась проветривать комнаты, но потом сдалась.

Гриффиту становилось всё хуже. По всему его усохшему и даже как-то уменьшившемуся телу пошли бесчисленные нарывы. Красные, как кумачи, огромные волдыри наливались гнилой водой и лопались. Лихорадочно блестящие глаза Гриффита, пугающе розовые, меловой налёт на языке, пролежни, возникавшие независимо от того, поворачивала его Каска или нет, – всё это напоминало начало чумы, той самой чёрной смерти, которая выкашивала деревеньки, города и даже целые страны. Узнай жители деревни, что Гриффит болен чем-то подобным – подожгли бы ночью дом и не выпустили бы никого из огня. Поэтому Каска сказала, что её брат совсем занедужил и слёг, и ей придётся ухаживать за ним ещё усердней. Старый кузнец поворчал и отпустил Каску. На время, сказал он. Пока брат твой не поправится. Ещё он посоветовал лекаря – известного городского знатока трав и зелий.

Местные кумушки сочувствовали ей в лицо и увлечённо судачили за спиной. Каска не боялась: сплетни не уйдут далеко, а если и уйдут, то вреда с этого не будет. Мало ли в стране, измученной столетней войной, одиноких женщин, у которых есть больной брат?

У Каски были другие заботы и другой страх. За Гриффита, который уже больше походил на труп, чем на живого человека. Черты его заострились, на лице появились выражение страдания и ужаса, он бредил и галлюцинировал, порой задушенно хрипел, словно звал кого-то (Гатса, знала Каска, но предпочитала лгать себе, чем признаться: я не нужна Гриффиту, даже в смерти он продолжает звать другого), а после невнятно бормотал бесконечно повторяющееся и бессмысленное «Затмение затмение затмение затмение затмение раз в двести шестнадцать лет рука бога затмение затмение затмение», переходящее в невнятный стон.

Через три дня на коже Гриффита проявилась сыпь, которая вздулась огромными красными пятнами, в свою очередь потемневшими до лилового цвета, и наконец вскрылись язвы, сочащиеся желтовато-зелёным гноем. Тогда Каска заперла дом и отправилась в город к лекарю, надеясь лишь, что к моменту её возвращения Гриффит не умрёт.

Он просто не мог умереть – только не сейчас, когда всё почти стало хорошо, когда она была почти счастлива.

Каска спешила так, что едва не загнала лошадей, бесцеремонно вломилась в дом лекаря среди ночи и вытащила его, босоногого и в одной ночной рубахе, из постели. Сказала: «Я от одного важного лица, мы должны спешить в соседний город. Это срочно, так срочно, что словами не передать. Деньги – будут, но сначала вы должны спасти больного».

Каска не слышала возражений, она едва дождалась, пока лекарь трясущимися руками соберёт свой короб и кое-как оденется, а потом бесцеремонно запихнула его в повозку. Поведение возмутительное и недопустимое, переполошенные домашние лекаря опомнились и попытались вмешаться, но Каска рявкнула: «Вон пошли!» так, будто имела на это полное право – как командир-тысячник, на миг вернувшись в то время, когда впереди были битвы, и путь к престолу, и сияющий Гриффит на белом коне. Одёрнула себя: не забывайся. Всё в прошлом, ты больше не военачальник. И ты должна успеть любой ценой.

Послушали. Перепугались. Поджали хвосты и затаились по углам.

У лекаря был ученик, тощий долговязый парень с глазами глупого и злого пса. Каска позволила ему забраться в повозку вслед за наставником и, вскочив на козлы, взяла с места в карьер.

Повозка с грохотом помчалась в ночи, подпрыгивая на камнях. Каска выбрала короткий путь через лес, по старой, почти заброшенной дороге. Будто крови напившаяся луна бледным светом заливала чёрный мир; ночь пахла хвоёй и конским потом, и Каска только надеялась, что ветви не выхлестнут ей глаза, а лошади не споткнутся о корягу, не сломают себе ноги, довезут до дома. Они подъехали к деревне так близко, как только можно было, чтобы всех не перебудить.

Каска скомандовала лекарю выходить. Старик с трудом, цепляясь за локоть ученика, выбрался наружу и с испугом огляделся, будто ему мерещились не то демоны, не то кара за какие-то грехи. Вероятно, он не только лечил больных, но и варил яды для знати и избавлял девиц от нежеланного ребёнка.

Каске было плевать. Она приказала им идти вперёд – ни шагу назад или в сторону, это не шутки. Всю дорогу стерегла, как конвоир заключённых, за которых отвечает головой.

В доме лекарь потрогал простыни, осмотрел тело Гриффита, тем временем впавшего в окончательное беспамятство и выглядевшего как распятый и израненный сотней гвоздей мученик или подвергнутый пыткам вражеский пленник, и даже не попытался открыть свой объёмистый короб.

«Речь идёт о совершенно непонятной болезни, возможно, одной из форм чумы с примесью чёрной оспы, очень сложный случай. Ощущается также характерный чумной запах. Sero venientibus ossa, – развёл он руками, старательно отводя глаза. – Бесполезно что-либо предпринимать, не будет помощи и от кровопускания, поскольку зараза уже проникла в самое естество и остаётся лишь ожидать итога. Exitus letalis неизбежен», – виновато добавил. У него был бегающий взгляд, а руки нервно теребили рукава. Наверняка лекарь узнал в пленнике Гриффита.

«Вот как», ответила Каска, чувствуя, как внутри всё скручивается в узел, сжимается, леденеет. Казалось, столетье прошло между тем, когда Гриффит был живым и здоровым, и этим мигом. Во времена Золотого Века их Отряда. Во времена их Золотого Века, который они не ценили и считали только ступенью к чему-то большему, дорой к сияющему трону, к дворянству, славе и богатству.

А теперь… Она закрыла лицо руками.

Ученик лекаря вдруг бросился на неё. Он был медленный и неуклюжий, Каска сбила его с ног одним ударом. Села сверху, взяла за голову и с тихим «хруп!» свернула ему шею. Лекарь с неожиданной прытью бросился бежать – Каска подхватила со стола тяжёлую глиняную миску и метнула, целясь в затылок. Попала. Старик тяжело рухнул на пол.

Каска подошла и подобрала посудину. По краю бежала тонкая трещинка, но сама миска была цела и по-прежнему годилась для супа и похлёбки. Каска аккуратно поставила её обратно и принялась за дело. Она оттащила оба тела в погреб и накрыла дерюгой, потом аккуратно спрятала за корзинами и придвинула бочку с огурцами. Теперь даже если бы кто вдруг и вошёл в погреб, то далеко не сразу почувствовал бы что-то подозрительное. Короб лекаря она перетряхнула и, выложив травы, всяческие баночки и даже пару склянок дутого стекла, надёжно схоронила это в том же погребе, в маленьком тайничке. Вышла, чтобы позаботиться о повозке и лошадях.

Вернувшись, Каска вошла в комнату и встала на колени рядом с кроватью Гриффита. Она держала его за руку до рассвета.

Когда серая муть за слюдяными окнами медленно рассеялась и небо над горами посветлело, ей показалось, что Гриффит перестал дышать. Его грудь не поднималась, и зеркальце, поднесённое к ноздрям, не запотевало. Душа омертвела. Потом Гриффит открыл глаза и едва слышно спросил:

– Гатс. Ты здесь?

В горле и во рту была пустыня. Безжизненная, мёртвая. Сухость и зной.

– Я здесь, – хрипло ответила Каска.

«Я с тобой, всегда с тобой, всюду: в аду, в раю, на земле и под землёй, в тысяче миров – я с тобой», – хотела добавить, но промолчала.

Гриффит закрыл глаза.

Он едва дышал, всё его тело представляло собой сплошную гноящуюся рану, но Гриффит больше не умирал.

Он спал.

4.
Сквозь жаркую тьму, сквозь дышащий и истекающий гнилью мрак, сквозь толщу воспоминаний и бессвязного бреда, через искажённые лица чудовищных тварей, влекущих его на самое дно мироздания, – донёсся голос. Изменённый до неузнаваемости, ненавистный и бесконечно любимый, этот голос выдернул его из забытья. Гриффит поднялся с колен в пустоте. Расправил крылья. И взлетел – навстречу голосу, который звал его и обещал счастье. Нечто бесконечно желанное и нужное. То, что было ему дороже всего: дороже голосов, обещающих безграничную власть и силу, дороже золота и замка на холме, холодного и пустого.

Он вернулся – и понял, что оказался обманут.

Не было никакого голоса, который его звал. Никогда не было. Только Каска, безмерно счастливая его возвращением Гриффита, ухаживающая за ним, хлопочущая по хозяйству едва ли не с песней. Она пичкала его лекарствами и переворачивала с боку на бок, обтирала чистыми влажными тряпками. Что-то говорила, совсем неважное, неуместное и раздражающее, и никогда не смотрела ему в глаза, даже когда Гриффит пытался поймать её взгляд – отворачивалась и улыбалась, улыбалась, улыбалась…

Гриффит вернулся из тьмы ради обманки. Ради пустышки. В своё искалеченное, больное, беспомощное тело, полностью зависимое от другого человека. Он не мог ничего. Он даже ходил под себя, потому что был не в состоянии подняться и самостоятельно взять горшок.

Валяться в своём собственном дерьме, в облаке вони от своего тела, которое не рассеивалось, сколько бы Каска ни усердствовала с мытьем. С ощущением обмана, предательства и ненависти, боли, бессильной ярости, отчаяния, тоски, безнадёжности, горечи на языке и в душе, гнева, бешенства, страха, ужаса, отвращения, тошноты.

Это был финал его жизни, ему никогда не оправиться и не подняться вновь, не отомстить и не достичь своей мечты. Он мог только лежать, смотреть в потолок и сходить с ума, потому что то, что питало болезнь, ушло, смерть отвернулась от него, Жнец отступил, и Гриффит не мог вернуть его обратно.

Неспособность что-либо изменить сводила с ума, заставляла беззвучно выть от ярости и боли, от всех тех чувств, которые он не мог выплеснуть наружу, потому что это выглядело бы жалко, как жалок всякий калека, пытающийся вести себя как здоровый человек и всякий раз оступающийся там, где этот самый здоровый не заметил бы препятствия.

Его гордость, его жадность – именно те грехи, которые помогли взобраться так высоко, заставили его потерять голову и слететь с самой вышины в пропасть.

Гриффиту снилась Каска. В его снах её окружали чудовища, больше похожие на порождения воспалённого разума, чем на божьих тварей. Они сдирали с неё доспехи, обнажая смуглое тело с полными грудями, разводили в стороны крепкие ноги, открывая взглядам красную, как разверстая рана, женскую щель. Каска кричала, когда её раздевали, когда в неё проникали щупальца, когда с неё сдирали кожу, заливая всё вокруг кровью солёной, как сама жизнь.

В его снах был Гатс – он рычал и ревел, как раненный зверь, скалился и хотел убивать. Он отрубил себе руку и метнулся на Гриффита с обломком ножа, но Гриффит сжал его голову в ладонях – восхитительно сильных и здоровых, без следов от гвоздей, игл и калёного железа, – и выдавил ему глаза, а потом поцеловал и выгрыз скользкий язык.

Во снах он поднимался из тьмы к свету, он сам был светом и излучал свет, чудовища тянулись к нему, ползли на животах, лизали ноги и устилали кожистыми, чешуйчатыми, покрытыми бронёй телами дорогу к замку, по-прежнему холодному и пустому, но желанному. Гриффит больше не хотел тепла, не хотел, чтобы Гатс любил его, подчинялся ему, просто желал оставить Гатса себе – и оставил. Безъязыкого и безглазого, без рук и ног, чтобы он не мог ничего сказать, не мог оттолкнуть его, не мог победить, а потом уйти в синеющую морозную даль.

Гриффит надел на него ошейник – широкий, белый, с витым узором – и посадил Гатса на цепь. Верный пёс без клыков и когтей, его любимый зверь, который не сможет спастись и в смерти. Это было прекрасно.

В замке царил холод. Замок белел на холме, как слоновая кость, закат заливав его стены красным, а в лучах рассвета они были розовыми. Шпили башен вонзались в небо, вспарывая облака, возвышались над самым большим и великолепным из всех существовавших на свете городов.

И замок, и город, и Гатс – всё принадлежало Гриффиту. Всё это было только для него одного. Даже лютый холод, заползающий под одежду, проникающий под кожу, достигающий сердца, не в силах был отравить сладость торжества, радость обладания.

Гриффит обнимал Гатса, гладил его по сильным плечам, стискивал в ладонях зажившие обрубки рук. Бугристые культи были прошиты грубыми нитками. Гриффиту нравился контраст между живой плотью и жёсткостью нити. Но ещё больше ему нравилось спать, обнимая Гатса, или гладить его по плечам, трогать лицо с зашитыми веками, прижимать ладонь к его груди и чувствовать, как бьётся под сводом рёбер горячее сердце. Пробить бы эту хрупкую костяную преграду, стиснуть комок плоти и съесть ещё живое, трепещущее, брызжущее кровью.

Но, убив Гатса, он лишился бы тепла. Гриффит не хотел этого. Он засыпал, обнимая могучее и беспомощное тело, а проснулся в мокрой постели в деревенском доме и беззвучно завыл, глядя в потолок.
После иллюзии реальность была невыносима.

5.
Яблони цвели белой кипенью, и вспаханные поля засеяли рожью. Урожай обещал быть хорош – если не пойдут проливные дожди и не случится засухи. Сеяли и надеялись: голода не случится.

Каска считала дни. Прошла целая зима с той ночи, когда она убила лекаря и его ученика. Их тела теперь были закопаны в лесу. Каска знала, что земля сделает своё дело, съест мертвечину и кости не хуже падальщиков. Трупы никогда не найдут и правда не вскроется.

Однако порой она просыпалась среди ночи от смутной тревоги и прислушивалась к звукам: не слышно ли голосов и шагов стражи. Всё было тихо, и Каска перестала беспокоиться. Она ждала.

Джудо вернулся по весне, как и обещал. Каска варила суп, когда услышала с улицы свист – задорную весёлую трель губной гармошки. Узнала. Вытерла руки о фартук и вышла на порог, чувствуя биение сердца где-то в горле.

Джудо оказался совсем-совсем прежний: как раньше, солнце вызолотило ему волосы и исцеловало щёки до ярких веснушек, а в глазах сияли веселье и безмятежность.

Каска ждала и надеялась. И Джудо сдержал своё обещание.

Она сошла с порога и обняла его, как обнимает жена мужа, вернувшегося с войны.

– Как видишь, пришёл, – улыбнулся Джудо. – Как ты? Как… он? – спросил.

Каска качнула головой и сказала:
– Пойдём в дом.

Не спросила, где он был, ни как нашёл их. Ни о ком из бывших Ястребов тоже не спросила, будто не хотела о них вспоминать, ворошить прошлое, вскрывать старые раны и бередить душу. Всё забыть с домашними заботами, повседневными делами.

У неё был Гриффит, а теперь пришёл Джудо – возможно, ненадолго, возможно, скоро он уйдёт, но обязательно возвратится, ведь это Джудо, по-другому и быть не может.

Каска налила ему супа – хорошего, наваристого, из капусты и курицы, с морковью и луком, щепоткой соли и душистым укропом. Отрезала ломоть свежеиспечённого хлеба и отломила пару зубчиков чеснока.

Джудо благодарно кивнул и набросился на еду с такой жадностью, будто долго голодал. Зачерпывал полную ложку и дул, торопливо проглатывал, обжигаясь, отрывал кусок от краюхи и жевал.

Каска сидела напротив него и смотрела, изучала такой знакомый и одновременно чужой облик, пытаясь понять, что изменилось в нём, что осталось прежним, близким, родным.

То, что сейчас происходило с ними и между ними... На сердце потеплело впервые за много дней.

Каска была по-настоящему счастлива. Ей даже не пришлось убеждать себя, как прежде, что это чувство истинное.

6.
Гриффит знал, что Джудо вернулся. Услышал пение гармошки, шаги Каски и её радостный возглас. И весёлый мужской голос. Гриффит ощутил постороннее присутствие в доме всем телом.

Бессильная злость захлестнула его с головой. Гриффит молился, чтобы миг, когда Джудо поднимется по лестнице и войдёт в его комнату, наступил как можно позже. Или не наступил вообще. Ему нужно было чудо.

Чуда не случилось: спустя час или меньше заскрипели ступени, а потом дверь мягко распахнулась. Вошёл Джудо.

Он был сильный и здоровый, загорелый и красивый. Гриффит принюхался.

От Джудо пахло дорожной пылью, едким потом и чесноком. Обычный запах мужчины, который долго был в пути, ночевал под открытым небом или где-нибудь на сеновале и не успел вымыться.

Обычный запах полноценного человека.

Джудо сел рядом с ним на колченогий табурет и тихо заговорил. Рассказывал о чём-то и о ком-то. Наверное, о бывших Ястребах. Гриффит не слушал. Он только смотрел на Джудо, и в голове было пусто, а в душе темно, как в могиле.

Упоминание о Гатсе вызвало лишь слабый отклик – безнадёжную тоску. Гриффит закрыл глаза и услышал, как тихо вздохнул Джудо.

Джудо с тихим стуком поставил что-то на столик с лекартвами, стоящий у кровати. Гриффит неохотно открыл глаза – да когда же ты уйдёшь?.. – и увидел свой алый талисман, который давно потерял.

Тихо шелестя юбками, в комнату вошла Каска. Она вытирала руки полотенцем и казалась удивительно спокойной и даже умиротворённой. Увидев амулет, нахмурилась и спросила:
– Джудо, что это?
– Это подарок. Я нашёл его в ручье, где мыл руки после сражения.

Гриффит, не отрываясь, смотрел в лицо Каски. Он хотел сказать, чтобы она отдала ему его вещь. Это же просто талисман. Ничего плохого. Отдай.

Наконец Гриффит не выдержал и с трудом протянул руку, стиснул амулет непослушными пальцами. Каска будто проснулась и подошла к кровати. Мягко, но крепко взяла его за запястье и разжала пальцы. Как он ни пытался сопротивляться, у него не получилось. Каска забрала амулет прямо из его ладони, и при этом лицо у неё было такое, будто ей пришлось взять в руки полусгнившую крысу.

– Это для твоего же блага, – сказала Каска. – Он выглядит… небезопасно.

Гриффит понял. Она не хотела, чтобы у него появилось что-то, напоминающее о прежних днях. Не могла позволить ему иметь свою вещь. Что-то, не принадлежащее ей, не прошедшее через её руки.

Он хотел протестующее замычать, но это было бы слишком унизительно. Только не в присутствии Джудо, который растерянно смотрел на Каску, но не сказал ни слова против.

Гриффит затих.

Джудо поднялся, слабо улыбнулся и вышел вслед за Каской. Он прикрыл дверь, но оставил большую щель, и Гриффит мог видеть, как они встали рядом и Джудо тихо спросил Каску, уверена ли она в том, что делает. Та ответила:

– Он почти умер осенью. Я не хочу потерять его ещё раз. Этот амулет меня пугает. Вдруг он колдовской?

В ответ Джудо только покачал головой. Он и прежде предпочитал соглашаться с ней и редко спорил.

Вдруг Джудо прикоснулся в щеке Каски. Она вздрогнула, но не отстранилась. А потом улыбнулась устало, но очень счастливо.

Гриффит невидящими глазами уставился в потолок. Он не чувствовал ничего: ни злости, ни гнева, ни желания уничтожить всё вокруг. Его будто не стало. Гриффит исчез, растворился в глубинах сознания, забылся блаженным сном.

Он принял такую позу, будто пытался кого-то обнять – кого-то большого и сильного. Будто крепко прижимался к чьей-то спине – того, кого рядом нет и больше никогда не будет.

@темы: Берсерк, ФБ, мои тексты

---

рыцарь этот однажды неудачно пошутил

На ФБ идёт команда Вархаммера. А я только что упал в канон.
Утешаю себя мыслью, что никому там нахрен не сдался со своим фиговым знанием бэка и кривыми руками.
(Но... но... Инквизиция, Сёстры Битвы, Адептус Механикус, комиссары, но все эти доспехи, я хочу рисовать)
Большеникада, обещал же.


Если не будет однозначного знака свыше - посижу в кустах. Аминь.

@темы: ФБ, большеникада, Вархаммер 40000

---

Про ФБ

Деанон

fk-2o15.diary.ru/p206463898.htm, поздравления, время написать пару слов о.
Это было хорошее время, хоть и не лишённое определённого напряжения. К сожалению или к счастью, я так и не написала всего, что хотела - в частности, про третьих слева Апостолов или про Локуса, Ракшаса, про палачей Мозгуса - и вряд ли уже напишу. Однако я вполне довольна сделанным: хоть мои тексты не были чем-то выдающимся, но они подходили на уровень команды, оттеняя действительно сильные работы. Это немало.
Я, наверное, сказала что хотела - в "Новом начале". Пожалуй это тот текст, который мне нравится целиком и полностью. О пробуждении Каски и её решении хотела написать уже давно. Мне не нравится думать о том, что желания Каски могут совпадать в желаниями Гатса, с его жаждой мести. Они - не одно целое, они всё же два человека с разными характерами и различающимся мировоззрением. Для меня Каска в первую очередь всё же воительница, чем женщина - поэтому она решает идти одна за своим ребёнком и сражаться за него.Но не бок-о-бок с Гатсом, нет.
В "Светлых днях..." от изначальной идеи остались рожки да ножки. Первоначально планировался упор именно на Каску, но части с Гриффитом получились более выразительными. Финал не удался, но и не был запорот, что радует. Хотя было неожиданно получить отзывы о "становится ясно, почему он ими пожертвовал". Я не рассматривала текст с этой стороны. Мне хотелось показать, что если счастлив (то есть - силён, здоров, дорвался до власти Гриффит), то несчастна Каска. Если счастлива Каска - всё наоборот. Всё же любопытно до чего различается восприятие текста у разных людей. Не устаю удивляться.
Пожалуй, радует ещё и тот факт, что я принёс где-то три фемслешных текста, которые мне нравятся. Арка с пиркафами не самая популярная, а ведь она достаточно любопытна. В своё время меня раздосадовал выбор Джилл - он очень человеческий и человечный, но её жизнь будет по-прежнему невыносимо тяжела. Ради чего она станет терпеть? Просто чтобы быть человеком? Не верю. Надеюсь, Миура ещё покажет Джилл. (Помнится, хотела я ещё написать по заявке с 13-го года, где Джил идёт с Гатсом и быстро погибает - не успела. Очень жаль).
В целом, я довольна игрой. Команда была замечательная, я успел поработать с Китахарой над текстами - и это тоже было хорошо, пусть и пришлось поломать голову над некоторыми моментами. Но зато я прояснил свои слабые места и над ними работаю. Китахара вообще мой герой, человек-который-может.
При этом я не очень понимаю, почему мои тексты многие посчитали мрачными. Из мрачных разве что "Светлые дни..." и, отчасти, "Совершенное...". Однако в большинстве случаев виноваты либо сами герои, либо... сами герои. Флора и Гейзерих - пиздецы своего счастья. Она всё видела и не вмешалась, он одурел от жажды власти и вообще еблан. А Розина и Джилл (девочки-убийцы, которые трескали человечину и похищали детей, чтобы сделать из них монстров) получили по заслугам. В "Тихой гавани" на мой взгляд самый настоящий флафф. Наверное это всё те же особенности восприятия. Ведь мои вкусы довольно специфичны, поскольку я - больной ублюдок.
Ни о чём не жалею.

@темы: Берсерк, ФБ

---

хорошие новости

Берсерки отдеанонились.
Это была хорошая битва.

@темы: Берсерк

---

Флешмоб

Я таки напросился на игрушку)  ju1a назвала Ширке.

1. День первый. Ведьма милая.

2. День второй. Ведьма помогающая.

3. Кто бы сомневался. что я успешно проебу один из дней! Как минимум
День третий. Без комментариев.

4. День четвёртый. Ведьма ми-ми-ми. Нереально встретить качественный арт с Ширке с чем-то кроме мимимишности. Или даже просто качественный арт.

5. День пятый. Навёрстываю упущенное. Нашёл арты с Ширке! Ведьма... ми-ми-ми?

6. День шестой. Я не уверен, что это Ширке, но опровержений этому нет.

День седьмой. Миура закончил "Берсерк" и почил на лаврах. Когда уже блядь

запись создана: 02.10.2015 в 17:49

@темы: флешмоб, Берсерк